– Что бы вы ни увидели, что бы ни услышали, не смейте открывать эту дверь, – наставляла она. – Даже если в доме случится пожар или сам президент приедет поздравить меня с днем рождения. Если меня прервут, случится непоправимое.

Сидевший в кресле со свежей газетой Эрнесто-старший скептически приподнял бровь, но промолчал. Заметно постаревший неудачливый бизнесмен и средней руки архитектор, он уже давно привык жить за счет доходов с унаследованной женой плантации чая-матэ и в последние годы не особо вмешивался в семейные дела, частенько проводя время вдали от дома, в компании молоденьких девушек из окрестных деревень.

Донна Селия тоже молчала, оставив свои сомнения при себе. Если ее малыш Эрнестино хочет, чтобы позвали бабушку Паолу, если он верит, что она ему поможет, то так оно и будет. Для старшего сына донна Селия была готова пойти на что угодно, ведь он был ее любимцем. К тому же она по-прежнему крепко верила, что судьбой ему предначертано стать великим человеком.

Войдя в комнату, бабушка Паола не только заперла за собой дверь на ключ, но и вбила в порог принесенные с собой три больших железных гвоздя, крепко заклинив дверь в спальню внука, затем завесила окна плотными занавесками и долго чертила вокруг кровати Эрнесто переплетающиеся друг с другом линии, составляющие завораживающий взгляд узор. Закончив с ними, она расставила по всей комнате множество свечей и медленно, словно соблюдая особый ритуал, зажгла их от длинной белой лучины – одну за другой, что-то неслышно нашептывая над каждым новым огоньком.

Комната наполнилась теплым, неровным светом; белые толстые церковные свечи горели ровно и пахли ладаном; неровные же самодельные из красного воска немилосердно чадили и наполняли комнату удушливым запахом гнилого дерева и болота. Их тающий воск смешивался на полу в горячие двухцветные лужицы.

В центр комнаты бабушка Паола выволокла тумбочку, накинула на нее белую скатерть и выложила горку самого разнообразного хлама – птичьи кости и связки сушеных трав, какие-то веточки и длинные щепки, спутанные мотки металлической проволоки и осколки зеленого стекла, речную гальку разной формы и размеров, старую фарфоровую сахарницу, тонкую золотую цепочку и початую бутылку крепкого красного вина.

Затем она подожгла пучки трав, от чего комнату быстро наполнил смешавшийся с чадом свечей густой пахучий дым, уселась прямо на начерченные на полу узоры, взяла поудобнее похожий на слабо натянутый лук однострунный беримбау и начала наигрывать монотонный, заунывный мотив. В такт ему бабушка что-то напевала на непонятном, почти вымершем языке пуэльче, том самом, о котором рассказывала своему внуку еще в детстве. Этот мелодичный, похожий на птичье щебетание напев обволакивал и окутывал Эрнесто словно кокон.

От заполнившего комнату тусклого неровного света свечей и густого дыма, незнакомых тягучих слов и завораживающей мелодии у Эрнесто кружилась голова. Словно в тумане он видел смутный силуэт своей абуэлы с беримбау в руках, и ему казалось, что мир потускнел и потерял цвета. Стены растаяли в зыбком мареве, прятавшиеся ранее по углам комнаты обычно безобидные тени внезапно обрели плотность и объем и хищно поползли к его кровати. «Почти так же, как в Мачу-Пикчу», – безразлично подумал Эрнесто.

Как и на старинных развалинах в Перу, эти тени тоже жадно тянули к нему свои прозрачные руки, и Эрнесто казалось, что он физически ощущает их влажные холодные прикосновения. Откуда-то издалека до него доносился хор возмущенных голосов, временами сменявшийся пронзительными криками.

Тем временем мягкий и тихий голос абуэлы изменился, произносимые ею непонятные слова стали звучать громче и требовательнее. Бабушка больше не убеждала и не просила – она приказывала, и хищно тянувшиеся к Эрнесто тени замерли, покачиваясь, словно змеи перед броском.

Эрнесто ощутил знакомые спазмы в груди, только в этот раз они не имели ничего общего с астмой. Лишь несколько мгновений спустя он понял, что его сердце стискивает неведомый ему доселе страх. Он не понимал, что происходит, но какая-то часть его знала, что сейчас решается его судьба. И если у бабушки Паолы не хватит сил его отстоять, то тени заберут его с собой навсегда.

Абуэла внезапно извлекла непонятно откуда черного петуха и одним неуловимым движением перерезала ему горло. Пролившись на лужицы скопившегося на полу воска, кровь птицы зашипела – и пламя свечей взмыло вверх, будто кто-то резко прибавил им яркости. Собравшиеся у кровати тени встревоженно отпрянули.

Все нарастающий свет от горящих свечей, казалось, пронзил Эрнесто насквозь и ожогом отпечатался на сетчатке его глаз. Густой дым тлеющих трав навалился, словно толстое одеяло, прижимался все плотнее и душил до тех пор, пока Эрнесто не провалился в черную бездну, в которой не было ничего…

* * *

Когда Эрнесто пришел в себя, за окнами занимался слабый рассвет.

Он приподнялся на постели – и тут же отметил, что, хотя по-прежнему очень слаб, обручи неведомой болезни, сжимавшие его все эти последние недели, словно разжались. У него было стойкое ощущение того, что прошлой ночью в его состоянии наступил перелом, и теперь он обязательно пойдет на поправку.

Эрнесто огляделся вокруг. В его спальне царил настоящий разгром. На полу застыли лужицы красного и белого воска, перемешавшиеся с разбрызганной повсюду кровью убитого петуха; растекшись по полу, эти лужицы на первый взгляд нарушали сложный узор линий, вычерченный вокруг кровати, но если внимательно присмотреться, то становилось понятно, что новый, несимметричный узор, как ни странно, вызывал теперь ощущение правильности. На тумбочке в центре комнаты вместо вчерашней горки разнообразных вещей лежала просто кучка обгорелого мусора, от которой шел довольно-таки неприятный запах.

Тушки черного петуха нигде не было видно. В свете занимающегося нового дня все эти тянущие к нему руки тени, доносящиеся издалека крики и необъяснимо ярко полыхавшие свечи казались Эрнесто плодом ночного бреда и разыгравшегося под тяжелым бременем болезни воображения.

Рядом с кроватью, свернувшись калачиком прямо на полу, дремала абуэла, даже во сне по-прежнему сжимая в руках беримбау.

Словно почувствовав на себе взгляд Эрнесто, она встрепенулась и открыла глаза.

– Как ты себя чувствуешь, Тэтэ?

– Намного лучше, – ответил Эрнесто. – Спасибо, абуэла, ты опять меня вылечила!

Но бабушка Паола смущенно отвела взгляд и жалостливо погладила Эрнесто по голове.

– Я тебя не вылечила, – тяжело вздохнула она. – Тебя никто не может вылечить.

Эрнесто нахмурился; он чувствовал себя намного лучше и потому верить в новую неизлечимую болезнь пока не торопился.

– Ты знаешь, что со мной произошло?

– Во время твоего путешествия тебя настигли духи тьмы…

– Духи тьмы? – перебил Эрнесто, вспоминая, что именно происками духов тьмы она объясняла в детстве его астму, и облегченно выдохнул: – Ну, тогда это не страшно, я знаком с ними с детства и знаю, как с ними бороться!