– Здравствуй, Степа! Вот и я! Приехала, как обещала, прямо с утра, ранней электричкой.

Степан отбросил лопату на землю, вытер тыльной стороной ладони стекающий на лоб пот и взглянул на раннюю гостью. В первый момент он не узнал Татьяну: вместо джинсов – широкая юбка, на голове – сельский платочек да еще темные очки, закрывающие пол-лица. Соединив, наконец, знакомый голос с причудливым видом гостьи, он поприветствовал ее. Однако заметной радости не выразил.

– А чего в такую рань, Татьяна? Я говорил утром, но раньше полудня тебя не ожидал. Думал, успею с шиповником расправиться – хозяева участка попросили.

– Не слишком-то ты гостеприимен, милый. А я думала, мы позавтракаем вместе! Кое-что к столу привезла из города.

– И пузырек для поднятия аппетита не забыла?

– Только пиво, Степаша. У станции водка не продается, а заранее покупать я не решилась: вдруг свои бы заглянули в рюкзак – боюсь, удивились бы.

– Ладно, погоди, сейчас умоюсь. Мне и вправду уже шабашить пора, с самой зари, не разгибая спины, корячусь. А денек сегодня ожидается жаркий, не скажешь, что сентябрь на носу.

Пока Степан плескался у бочки, поливая себя рыжеватой от торфа водой, Татьяна накрыла в домике завтрак на двоих. Поскольку столик снова был завален кухонной утварью, пришлось заменить его подоконником.

Подошедший Степан остался недоволен ее стараниями, заметил, что в помещении жарко, предложил перенести трапезу во двор.

– Ну как ты не понимаешь, Степа… – Татьяна сцепила пальцы обеих рук в замысловатом замке. Но даже в сжатом виде руки ее продолжали дрожать. – Во дворе нас могут соседи заметить, тем более что ты кусты у забора вырубил.

– Ладно, трусиха. В домике, пожалуй, и лучше. Как я сразу не допер. – Степан вошел в дом и закрыл за собою дверь на крючок.

Они сидели на кровати, откуда было нетрудно дотянуться до подоконника, уставленного едой. Но Татьяне кусок в горло не лез, она предчувствовала и боялась неизбежного. И Степан еды не касался, он лишь не торопясь цедил пиво, привезенное подругой, а жареный цыпленок, ветчина и шпроты оставались нетронуты. Прикончив баночку, новую Степан открывать не стал – сейчас он был опьянен своей властью над женщиной. Он придвинулся к Татьяне и положил руку ей на бедро:

– Что дрожишь, как стыдливая панночка?

Татьяна прикрыла глаза, сердце ее колотилось немыслимо громко – сладостный ужас неминуемого падения овладел ею. Степан ткнулся мясистым носом в ее шею, пошарил губами в декольте уступчивого трикотажа. При этом сухие, заскорузлые ладони его неумолимо подбирались к цели, прячась, как лазутчики, под широким подолом юбки. Татьяна безвольно откинулась на подушку. Она лежала не шевелясь, будто загипнотизированная. Ей казалось, что она смотрит на свое тело откуда-то с потолка, что это не она простерлась на чужой кровати, застеленной ветхим покрывалом, ею же принесенным в этот дом. Даже в свою первую ночь с мужем Татьяна чувствовала себя увереннее, чем сейчас. Тогда она принимала хоть какое-то участие в происходящем, но сейчас всецело отдалась на милость любовника.

Степана не смущала пассивность женщины, граничащая с потерей сознания. Он был активен за двоих и сумел пробудить Татьяну. И она уже не чувствовала своей вины, свалив все на Дмитрия, – это он подтолкнул ее к измене своими шашнями с Никой. А телесные ощущения – рядовые внутренних сил – уже причудливым маршем устремились вперед, целя в одну-единственную точку. Поразить мишень, и взорвется все: восторг, счастье, позор и желанная боль. Из груди Татьяны вырвались стоны наслаждения, прежде ей неведомые. А спустя секунду после взрыва и Степан добился заслуженного триумфа.

– Ну что? Придешь ко мне еще раз? – спросил Степан чуть позднее, когда они продолжили прерванную трапезу и горка обглоданных куриных косточек выросла перед ними.

Мысли о своем падении вернулись к Татьяне вновь, но химическая память клеток тела о полученном удовольствии оказалась сильнее. Прежде Татьяна и не подозревала, что бывает так. Порой наркоманом становятся от единственного «полета» – здесь был именно тот случай. Татьяна поняла, что погибла. Она пришла к Степану из любопытства, из страха, из покорности. Но теперь побежит к нему, превозмогая стыд и раскаяние, чтобы получить «дозу» наслаждения. И это будет повторяться снова и снова, и пути назад ей нет. И каждый раз опасность разоблачения будет ожидать ее за углом. Поэтому Татьяна угодливым голосом попросила своего господина:

– Только, Степа, надо соблюдать осторожность. Ты ведь понимаешь, у меня семья.

В этот момент в ее рюкзаке ожил мобильник. Она посмотрела на номер – мама!

– Да, мамочка, что-нибудь случилось?

– И ты еще спрашиваешь! Почему вас до сих пор нет? Я думала, Дмитрий сегодня всех вас машиной с утра привезет. Для Алисочки желе из красной смородины сварила. Такого она даже в своей Англии не отыщет! Куда вы запропастились?

Татьяна посмотрела на часы:

– Я одна еду, на трехчасовом поезде. Не беспокойся, мамуля, скоро буду.

– Одна? Так тем более могла бы пораньше приехать! А что ж Дмитрий и Алиса?

– Ничего не слышу! Пока.

Татьяна пробиралась от домика Степана задами улицы, затем шла краем леса, исцарапав голени осокой и ягодным кустарником. По дороге она сняла косынку, сменила огромные темные очки на обычные в тонкой оправе, и вновь стала сама собой – интеллигентной городской женщиной. Сделав немалый крюк, Татьяна слилась с очередным потоком пассажиров, идущих от станции. Мать уже высматривала свою «девочку» у калитки и, встретив, обрушилась с привычными нотациями. А входя следом за дочерью в дом, обратила внимание на свежие царапины на ее ногах и поинтересовалась их происхождением. Татьяна, редко грубившая матери, на сей раз взорвалась и попросила оставить ее в покое.

* * *

Дмитрий, не подозревая об авантюрах супруги, вместе с дочерью ехал на джипе по шоссе в другую сторону. В потоке машин, мчащихся по Карельскому перешейку, преобладали дорогие иномарки. Здесь, в краю прозрачных озер, живописных холмов и золотистых сосен, строили дачи и особняки люди, стоящие по социальной лестнице выше, чем обитатели мгинских болот. Теперь и Дмитрий, приобретя участок в Кавголове, приобщился к небожителям.

Он вспомнил, как год назад Ника, в то время агент по недвижимости, показывала ему это место. Тогда и дороги-то здесь не было – от шоссе к будущему коттеджному поселку вела просека, осевшая глубокой колеей от колес груженных песком и щебенкой самосвалов. Но теперь этот отрезок пути был асфальтирован и благоустроен. Однако поступь цивилизации нанесла урон восхитительному первозданному ландшафту. Лес кругом заметно поредел, его теснили выросшие за зиму особняки – богатые застройщики торопились вложить деньги в строительство, пока инфляция не поглотила их. Над глухими заборами возвышались только верхние этажи коттеджей, и казалось, что в поселке нет ни людей, ни жизни. Однако из строительной бытовки, стоящей на обочине у шлагбаума – он перегораживал дорогу в поселок, – вышел охранник, чтобы проверить у Дмитрия документы. А из будки угрожающе зарычала сидящая на цепи собака. Удостоверившись, что едет свой, сторож поднял шлагбаум и пропустил машину.