«Кабы ему ещё разум княжеский!» — чуть было не сказал Илья, но пожалел мать.

— А этот вот, — старуха прижала к себе княжича, — ещё и басилевса византийского внук. Видишь, какая кровь — золото!

— Кровь у всех одинакая! — сказал Илья. — Что у человека, что у скота бессловесного...

— Ишь как! — удивилась старуха и даже подбоченилась, уж совсем не по-княжески. — Так ты, выходит, князей не чтишь?

— Несть ни князя, ни раба! Ни эллина, ни иудея, но все — сыны Божии, — ответил богатырь.

— Это кто же такое сказал?

— Господь мой, Иисус Христос, заповедал...

— А ещё что он тебе заповедал? — усмехнулась старуха.

— Он не ему заповедал, а всему миру, — сказал вдруг княжонок.

— Истинно так. Да благословит Господь твою разумную головушку, — сказал Илья и подумал, что Ярослав не в отца пошёл, слава Богу! И умён, и не буен.

— Сказывают, ты в Киеве сильнее всех? — перевела разговор на другое старуха.

— Был! — сказал Илья. — Ноне — слабее внука твоего...

— А что ж ты, когда в силе был, покорился да в застенок пошёл?

— Я не варяг! — ответил Илья. — Это они на князя руку подымают... А я князю служить пришёл, ради народа православного. Не моя вина, что князь в затмении диавольском...

— Так и ушёл бы на волю! При твоей силушке кто бы устоял супротив?

— Я не торк и не печенег, чтобы от службы в степь бегать. Я — воин Христов, и это Бог мой мне испытание посылает, смирением меня испытывает... И аз, аки Иов многострадальный, не возропщу! Господу виднее, как со мной будет... Он не оставит меня!

— Так ведь князь велел тебя голодом уморить без вины!

— Его грех! А моего — нет и не будет... Истина явится!

— Ты что, Илья, там у себя в погребе костей не видел? Не ты первый, не ты последний здесь пребываешь...

— Господь меня не оставит. Без воли Его и волос с головы человеческой не упадёт...

— Уж не ведаю, как он спасёт тебя... То ли глуп ты, то ли упрям.

— Спасёт! — сказал Ярослав. — Мы же пришли!

Старуха засмеялась, подхватила княжонка на руки, расцеловала.

— Нас Господь вразумил, — отпихиваясь от бабушки, пыхтел княжонок.

— Может, и так, — сказала она, опуская внука на землю. — Удивительны и непонятны вы мне, христиане... Какие-то другие вы... Ну да ладно. Поешь. Мы тебе ещё еду носить станем, а там, глядишь, и князь волю свою переменит, он горяч, да отходчив. В отца, в князя Святослава,.. — сказала она, припомнив что-то.

— Илья! — сказал вдруг Ярослав, снимая княжескую шапку. — Прости родителя моего, князя Владимира, что он тебя сюда, в узы тесные, заточил.

— Бог простит.

— Ты прости! Прости, Христа ради!

— Ярослав! — ахнула бабка. — Ты же княжич! Кому ты кланяешься! Вовсе чести не имеешь!

— Не в чванстве честь княжеская! — сказал Илья. — А ты не сомневайся, я князя не виню... Его сатана соблазнил.

— Он опомнится! — сказал Ярослав. — Он добрый!

— Спаси тебя Христос, милостивец мой!

Старуха взяла княжича за руку и, нахлобучив на него шапку, повела от оконца подальше, но он вырывался и, оборотившись, кричал:

— Я и завтра приду! И всегда! И кормить тебя стану! Я молиться за тебя буду...

Илья медленно, по крошке съел хлеб, чтобы не умереть; по глотку за весь вечер медленно выпил молоко. И впервые за много дней уснул крепким сном выздоравливающего.

Добрыня ехал в Новгород охотою. Потому что не Киев, а Новгород считал родным городом. Киев для него был городом княгини Ольги, которую он не любил — слишком памятен ему горящий Искоростень, дружина варяжская, рубившая всех мужчин, и сама Ольга-мстительница во вдовьем повойнике, в княжеской шапке, с бездонными синими глазами, где отражался пылающий славянский город...

Добрыня и до сего дня считал, что Игоря — мужа её — древляне, его родичи, убили по правде и по совести. Справедливо. Да и убили-то они его, принеся в жертву богам, так что, может быть, в мире мёртвых он и сейчас княжит.

А потом вон как вышло: Малуша — старшая сестра Добрыни — мать князя киевского, а он — воевода набольший. Вот небось Ольга в могиле переворачивается! А может, и нет! Под старость, когда стала она христианкою, сильно переменилась! Куда девалась лютая варяжка — стала в старости тихая да добрая. Во внучонке своём души не чаяла — словно видела его будущее. Князем его растила, у Малуши отобрав. Изредка мать Владимира видела. А перед смертью призвала Ольга ключницу свою и прощения у неё попросила.

Потому, когда Святослав отдал Владимира в Новгород князем, поехали с ним и Добрыня, и Малуша, и вся их древлянская родова. Сильно Добрыне Новгород глянулся. И город хорош, и люди в нём лучше, чем в Киеве. Нету в них спеси — не стольный ведь город, потому и дышится в нём легче. И хоть варягов в городе полно, и руси, а не такие они, как в Киеве. Здесь у них дома да семьи! Потому делится город на пять концов: русский, варяжский и три славянских. А ещё проще: варяжский и русский, потому что уже не понять, кто рус, а кто славянин ильменский. Русы все только по-славянски говорили. Да и варяги давно в Новегороде ославянились. Жизнь в Новгороде ключом бьёт! Не то что в каком-нибудь Муроме или другом пограничном месте. Здесь торжище шумит, на пристанях товары многоразличные грузятся. В ремесленных мастерских да в кузнях работа кипит, а пуще всего — топоры стучат, потому что новгородцы — прирождённые плотники — и ложку и лодку одним топором смастерить могут.

Здесь в Новегороде, куда прислал их Святослав, высмотрел. Добрыня себе жену. Туг на Ярилин день и женился. Тут и детей родил. Жил не как богатые славяне, по нескольку жён имея, а вроде христианина — одну жену имел. Её одну почитал, на других жёнок и не заглядывался. Потому сейчас хоть и староват стал и жена поседела, а любви Добрыня к ней не утратил. Рвалась душа его домой, в Новгород, к жене, к детишкам. А Киев был для него службой нежеланной. С лёгкой душой поспешал он... Да только из Киева сюда быстро не доедешь! Скачи не скачи, а всё дней сорок-пятьдесят дорога занимает.

Ехали встречь осени. Когда к Чернигову подходили, деревья чуть золотом тронуло, а уж под Новгородом на лужах ледок хрустел. Много за дальнюю дорогу передумал Добрыня. Много прошедшего за последние годы в памяти перебрал. Помнил, как по этой дороге ехал он с княжичем Владимиром, совсем ещё юношей, в места дальние, незнаемые. Шагали по тропам, гребли на стругах суровые варяги. Теперь таких мало — те все в сечах полегли да за моря уехали. Счастье-добычу искать. И видел Добрыня тогда, как злобится молодой князь на братьев своих сводных:

— Меня отец в Новагород послал, а не Ярополка с Олегом! Они отцовы дети законные, а я так — сбоку припёка!