Гуров молчал и чувствовал, что вот-вот правда выльется наружу, слушал очень внимательно, но не показывал свой безудержный интерес, старался понимающе смотреть на Вайцеховскую, выступая в роли того самого психотерапевта. Лишние вопросы задавать и перебивать было крайне опасно. В любой момент Жанна могла замкнуться в себе и закрыться так, что потом не видать никаких признаний. Вайцеховская села на стул, взяла салфетку и привычными движениями начала ее скручивать – так она сама себя успокаивала и настраивала на длинный монолог.

– У нас были сложные отношения с бабушкой. Вернее сказать, их практически не было. Бабулю волновали только ее личные интересы, помощи от нее можно было не ждать, ни материальной, ни эмоциональной поддержки – никакой. Я злилась, обижалась, но потом смирилась. Я же не могу изменить человека, повлиять на его характер, стать ближе. Мне порой казалось, что она соседку любит больше, чем собственную внучку. Но так всегда было, и не только по отношению ко мне. Она и к маме так относилась: не было у нее той материнской любви, которая на расстоянии может помочь, понимаете?.. Когда не стало мамы, можно сказать, что в ее лице я потеряла всех. Она и подругой была, и мамой. Но все же со временем и к бабушке я стала относиться с пониманием, ненависть прошла, я стала чаще приходить к ней в гости и даже почувствовала какое-то родственное притяжение, все-таки одна кровь. Любви не было, была жалость к ее приближающейся немощи, я в ней видела внешнее сходство с мамой, а это многое значит. Так вот, что я хочу сказать, – захлюпала носом Жанна, – мне было жалко, что с ней так расправились, не пощадили. И все из-за каких-то камней, пусть даже дорогих. Я начала перебирать в голове возможных убийц, но все мои подозрения были настолько ужасными, что я гнала эти мысли прочь, потому что, как понимаете, я перебирала образы всех знакомых, но никак не постороннего человека, хотя и такой мог быть. Мне не к кому было обратиться за поддержкой. Дальние родственники никогда не были в моих глазах опорой, завидовали, сплетничали. Вадим в самый сложный момент ушел от меня без объяснения причин, хотя в моих планах было связать с этим человеком свою судьбу. Это отдельная история, даже трагедия, на тему которой мне до сих пор сложно говорить, – там одно разочарование, и только. Отец – вот, в лице кого я видела мою последнюю надежду. Он казался мне ниточкой, которая могла меня вывести из этого кромешного ада.

Тут Жанна затихла. Опять у нее был ком в горле, опять душили слезы, она была на грани срыва. Гуров молча налил стакан воды и дал ей, по-отечески погладив ладонью по спине. Вайцеховская сделала несколько глотков, глубоко вздохнула и вышла из кухни, оставив Гурова одного. Секунд десять ее не было. И вот она вновь появилась с ручьями слез на лице. Жанна что-то бережно держала в руках, так, что не было видно, что внутри. Она аккуратно сложила ладони, как бывает во время молитвы, а потом поднесла их к губам. В глазах были страх, боль и даже ужас. Несколько секунд для Гурова показались вечностью. Что там? Что она ему принесла? Что она хочет сказать этой молитвенной позой? Столько вопросов одновременно решились одним жестом, когда Жанна раскрыла ладони и показала, что в них было.

– Вот. Она самая. Это та самая брошь, из которой выпал огромный рубин. Брошь, которую забрали из бабушкиной квартиры. Брошь, которая принесла горе в мою семью и открыла самые мерзкие тайны. Я ждала, что отец приедет на похороны бабушки. Да, они были в ссоре, но все же… Разве смерть человека – это не повод закончить все распри? Но он не приехал. На звонки не отвечал. Со мной связи не искал, а мне так нужно было поделиться с ним своими горестями. Я долго ждала, а потом рискнула нарушить все свои ограничения и съездить к нему сама.

– Съездить куда? – вдруг прервал молчание Гуров.

– В Санкт-Петербург.

– Ваш отец проживает не в Москве, а в Санкт-Петербурге? – Лев Иванович задавал вопрос с нескрываемым удивлением в голосе, граничащим с изумлением.

– Да, после расставания с мамой он какое-то время снимал квартиру в Москве, а потом перебрался в Питер, а я около года жила у него после смерти мамы. Он в тот момент был очень добр ко мне, даже часть квартиры своей подарил. С того времени у меня остались ключи, и я редко, но приезжала к нему. В этот раз отправилась без предупреждения, чтобы посмотреть, что там, как он, проверить, может, что-то случилось, поэтому он не выходит на связь. Когда я приехала, его не было дома. Мне даже показалось, что в квартире долгое время никто не появлялся. Цветок засох, а на поверхности стола лежал слой пыли. Но не это меня шокировало и выбило почву под ногами. На комоде в спальне я нашла брошь. У него, у моего отца, я нашла ту самую брошь. Понимаете? – опять захлебываясь слезами, проговорила Жанна. – Это мой отец! Отец убил бабушку! Он был накануне убийства в квартире! Именно он забрал брошь и все драгоценности!

– А вы видели и другие драгоценности? Вы их нашли в квартире?

– Нет. Но это он! Потому что бабушка часто носила эту брошь, и в день, когда я приходила к ней незадолго до ее смерти, она была на ней. Понимаете, это он! – твердила Жанна.

Гуров складывал все сведения в один ряд и понимал, что тот самый Мономах, о котором рассказал ему Липатов, – возможно, и есть отец Жанны Вайцеховской. Только пока с трудом можно было соотнести все, что имелось в показаниях. Ведь Липатов-Клячкин сообщил о том, что Мономах познакомил его с Жанной намеренно, чтобы провернуть это преступление. Неужели родной отец способен на такой подлый, не поддающийся никакой критике поступок? Неужели Валентин Вайцеховский пожертвовал жизнью своей тещи, счастьем своей дочери ради кучки драгоценных камней?

– Жанна, а могу я взглянуть на фотографию вашего отца?

– Да, конечно.

Жанна принесла из комнаты семейный альбом, достала снимки и передала Гурову. С фотографий на полковника смотрел мужчина с седой бородкой. А на одном из снимков он лукаво улыбался и корпусом был повернут к музейной витрине, на которой находился головной убор с соболиной опушкой и россыпью камней. Это была шапка Мономаха, а снимок был сделан в Оружейной палате.

Лев Иванович пребывал в смятении. Такого потрясения и растерянности одновременно он давно не чувствовал. Теперь он точно знал, что Валентин Вайцеховский по кличке Мономах стал заказчиком преступления, заказчиком убийства Татьяны Николаевны Фельцман. Сейчас Гурову предстояло сообщить Жанне, что отец не убивал своими руками ее бабушку, что Фельцман убил ее бывший жених – Липатов, а это оказалось бы еще одним ударом для женщины. И все же он решил не разглашать тайну следствия.

– Жанна, я прошу вас успокоиться. Готов уверенно утверждать, что ваш отец не убивал своими руками бабушку, это все, что я могу вам сказать на эту минуту, но, надеюсь, мое сообщение немного облегчит ваши страдания. Перед нами сейчас стоит серьезная задача: выяснить все обстоятельства дела. Вы должны нам в этом посодействовать. Ваше участие поможет пролить свет на серьезные и запутанные убийства, а это очень важно, понимаете?.. Вы должны собрать все свои силы в кулак, выбросить все суицидальные мысли и помочь.

– Убийства? Их несколько?