Он только что не добавил «моя милая».

– Еще какой!

– Отлично выглядишь, Габи!

Склодовская была одета в легкое и яркое платье с V-образным вырезом, что подчеркивало красивую линию ее плеч. Прическа – классический «боб», пожалуй, самая популярная женская стрижка на всех модных показах.

– Да, спасибо... – Пауза. – Право, не знаю, что сказать.

– Скажи спасибо за этот небольшой тур. Ведь ты не могла не догадаться, кто заинтересовался тобой в этой жаркой стране.

Габриэла покачала головой:

– Странный у нас разговор... Ни ты, ни я в обычной обстановке так не разговариваем.

Мартьянов махнул рукой:

– Пройдет со временем. Мне такое чувство знакомо. Спасибо, что помнила обо мне. За открытку – особая благодарность.

«Нет, это не мы. Как будто репетируем сцену в захолустном театре».

Они вели беседу на русском языке, но даже Склодовская, полячка, заметила: Вадим нечасто говорит на родном языке. Набил оскомину?

– Итак, – Мартьянов выдержал паузу, – военная разведка снова заинтересовалась тобой. Ты раньше встречала человека, который вышел с тобой на связь?

– Разумеется, – искренне удивилась Габриэла.

– Неужели Бартош Вишневский? Ему сейчас под семьдесят...

– С ним я встречалась пару раз.

– Правда? Когда это было?

– В конце мая и начале июня 1987 года. В мае он назвал имя человека и его адрес, в июне принес пистолет.

– Долго шел, – искренне рассмеялся Вадим. – Это было единственное твое задание?

– Было еще четыре. Не считая... как это... ежеквартальных отчетов о состоянии здоровья конкретных людей. Я поняла это как занятость, – она изобразила неопределенный жест руками. – Ничего ценного в моих отчетах не было.

– Ну, это на твой взгляд, – не согласился с ней Мартьянов. И привел пример: – Если сравнить доклады на одну тему двух агентов, можно выяснить, что один из них гонит дезу.

Он поблагодарил официанта, принесшего кофе по-турецки; приготовлен тот был в джезве и на очищенной воде, и вкус у него был просто потрясающий.

– Забыл спросить: почему ты обедаешь здесь, а не в отеле?

– Загулялась. Проголодалась. Лень было возвращаться в отель.

– Ясно. – Мартьянов вернулся к главной теме: – Так кто же вышел с тобой на связь?

– Виктор Лугано, конечно.

Мартьянов совершил ошибку, решив отхлебнуть горячий кофе. Рука его дрогнула, он обжег губы и плеснул на дорогую рубашку.

Прошло не меньше минуты, прежде чем Вадим жестко потребовал:

– Рассказывай все по порядку. И не вздумай вилять хвостом, Габи. Иначе тебя в Польше у трапа будут встречать парни из вашей госбезопасности.

Габриэла долго настраивалась, оскорбленная тоном Мартьянова. Рассказ ее со всеми подробностями занял не меньше получаса. За это время она выпила стакан вина, даже не оценив его вкуса. Чего нельзя было сказать о Вадиме Мартьянове. К концу рассказа он заметно оживился: Лугано не имел ни малейшего представления о том, что на самом деле произошло в январе 1992 года. Зато сам Мартьянов читал, что называется, с листа. Лугано бескорыстно подчищает за военной разведкой – это раз, второе – спасает свою шкуру. При определенных обстоятельствах его могли убрать российские спецслужбы – как исполнителя теракта, чтобы избежать «эскалации польско-российского противостояния». Положение у него аховое, сказала Габриэла. И с этим не поспоришь. Мартьянов мог разделаться с Лугано, слив на него информацию в СМИ. Эта мера не требовала скоропалительного решения. Тут нужно было пораскинуть мозгами. Главное, Лугано не представлял угрозы Мартьянову. Он не опасен, пока уверен в том, что из семерых агентов выжил он один.

Настроение у Вадима поднялось на рекордный уровень. Он собирался сделать Габи отличный подарок, от которого она вряд ли откажется.

– Неделю отдохни здесь, Габи, а потом я приеду за тобой. Десять, двадцать, тридцать дней, сколько захочешь – поживешь у меня. В доме на берегу моря.

– Ловлю на слове, – повеселела Склодовская. – Я сама себе хозяйка и смогу выкроить для отдыха две-три недели.

Москва, 29 июля, четверг

Даже открытых источников информации Лугано хватило, чтобы удостовериться: в последнее время на мировом черном рынке искусств стали появляться предметы из «Восточного фонда» – разумеется, из категории «навсегда утраченных ценностей». А в свободной продаже (это аукционы, проводимые крупнейшими торговыми домами на Востоке, в частности) время от времени появлялись вещи из противоположной, «чистой» категории. Часы, в том числе и карманные, изделия из серебра и золота и так далее.

В списке Мартьянова не было, к примеру, древнеегипетской пекторали – золото с бирюзой, лазуритом и сердоликом в технике клуазоне. Она стоила баснословных денег. Целое состояние. Плюс более ранняя пектораль из гробницы Сенусерта Третьего. Многие восточные миллионеры отдали бы за них половину своего состояния и часть души. И скорее всего так оно и случилось. Мартьянов продал пекторали людям, которые пошли на сделку со своей совестью, и получил первоначальный, он же баснословный, капитал для строительства новой жизни.

Лугано порой снился один и тот же сон. Он смотрится в пыльное, подернутое паутиной десятилетий зеркало и видит в нем человека: короткая стрижка, тонкие ухоженные усики, белый пиджак, бабочка. Вот кто-то окликает его по имени: «Николай Ильич! Собин!» – и он, бросив «иду» и еще один придирчивый взгляд в зеркало, подмигивает и исчезает...

Неразрывная связь с прошлым не отпускала Лугано. А точнее – связь с Николаем Собиным, кутилой и завсегдатаем австрийских и лондонских казино. Это он пополнил в 1922 году коллекцию «фонда» двумя пекторалями. Та самая неразрывная связь с прошлым подсказала Лугано точный ответ: ордена Ленина и Красного Знамени, которыми его за особые заслуги отметила Родина, для Собина были во много раз дороже бесценных пекторалей. В отличие от таких людей, как Болотин, Собин спал крепко и даже во сне не мог представить, что его за это же золото и расстреляют. Николай Собин прожил долгую, интересную, насыщенную событиями жизнь. К старости зрение его ухудшилось, но он и виду не подавал. Директор благоволил к своему самому молодому агенту и накануне его первого и крайне ответственного задания устроил встречу Виктора Лугано и Николая Ильича Собина... Лугано не смог сдержать слез, пожимая руку легендарному агенту, и хорошо, что Собин не видел его покрасневших глаз.

– Виктор молодой, неопытный, но он не подведет.

– Можете не сомневаться, – авторитетно и почтительно к Директору отозвался Собин. И спросил Лугано: – Сколько тебе лет, сынок?

– Двадцать два.

– В 1918 году мне было столько же, сколько и тебе.

Молодой и неопытный Лугано не мог подвести ни этого уважаемого человека, ни Директора. Николай Ильич Собин умер в 1985 году, в возрасте восьмидесяти девяти лет, был похоронен на Бабушкинском кладбище Москвы...