Черт его знает, куда он его спрятал, может, они ему в гроб этот ключ на дорожку положили. Сейчас по крайней мере у Бреннера не было времени искать его, он, считай, сократил путь ломом.

А потом он увидел самую красивую грудь, какая только попадалась ему в жизни. «Весна в Провансе», — было написано на фотографии, приклеенной Бимбо в его шкафчике скотчем. Но должно быть, это была уже давнишняя фотография. Потому как я всегда говорю: теперь таких красивых грудей не бывает. Не знаю, связано ли это как-нибудь с эмансипацией.

Но хочешь верь, хочешь нет, Бреннер даже толком не взглянул на фотографию. Потому что под фото лежали отвертки, а рядом с отвертками была дрель. Но это была не настоящая дрель.

Когда Бреннер вышел из гаража с оружием, под тяжестью которого у него едва не разошелся шов от аппендицита, то ни Ханзи Мунц, ни толстяк Буттингер не проронили ни звука.

Был слышен только один звук — тихое журчание. Ручейка, который прокладывал себе путь от штанины форменных брюк Ханзи Мунца к сточной канавке в гараже.

— Теперь придется выбрать, на какую сторону встать, на правильную или на ложную, — сказал Бреннер серьезно, я его раньше вообще никогда таким не видел.

— Я всегда стою на правильной стороне, — ответил толстяк Буттингер.

— Тогда ты сейчас пойдешь в диспетчерскую и посмотришь для меня кое-что в компьютере.

— Ты что думаешь, если у тебя пушка швейцарская в руках, так я под твою дудку плясать стану?

— Это швейцарская пушка Бимбо.

— Бимбо? — сморщил лоб толстяк Буттингер. — Погоди-ка, он вроде какое-то время у нас работал?

— Бимбо застрелил Ирми.

Когда толстяк Буттингер морщил лоб, над глазами у него выступали натуральные жирные колбаски.

— А Штенцль просто героически бросился на защиту, ну прям телохранитель, или как?

— Просто Штенцлю пришлось получить пулю в голову. Но в его голове было так пусто, что пуля сквозь нее проскочила за здорово живешь.

Толстяк Буттингер только усмехнулся.

— И если ты сейчас пустишь меня в компьютер, — не отступался Бреннер, — потом, может, все будет выглядеть так, как будто ты с самого начала был на правильной стороне.

Но толстяк Буттингер даже и думать не мог, чтобы пустить Бреннера в центральный компьютер. Он все еще наслаждался тем, что Бреннер больше не был под защитой Молодого. Но он не уловил, что он и сам уже больше не был под защитой Молодого. Потому как Молодому сейчас самому нужна была вся его защита.

В следующее мгновение толстяк Буттингер кинулся в диспетчерскую и прорычал в микрофон:

— Семьсот сороковой, немедленно возвращайтесь!

Потому как семьсот сороковым был Бреннер, на такой зверской скорости вылетевший со двора «скорой», что на тротуаре начали креститься посетители магазинов, возвращающиеся домой после шопинга. Хотя крестное знамение вовсе не входит в набор ритуалов шопинг-религии. У них ведь другие ритуалы. Там берут в руку денежную купюру и передают специально для этого поставленной кассирше, а так никаких крестов особо и нет. Но когда Бреннер с мигалкой и сиреной пролетел первый светофор на красный, заставив экскурсионный автобус затормозить до полной остановки, то в зеркальце сзади он увидел, как одна женщина не поленилась поставить сумки с покупками и перекрестилась.

— Семьсот сороковой, возвращайтесь немедленно! — снова проорал толстяк Буттингер.

Но Бреннер к тому времени был уже за тридевять земель. А шопингующие тоже скрылись подальше, зайдя в первый попавшийся магазин, и на всякий случай занялись покупками для очередной акции по сбору подержанных вещей, чтобы, значит, не ты следующий, кого заберет «скорая» или утащит черт.

— Семьсот сороковой, немедленно возвращайтесь!

Правда, толстяк Буттингер всегда был раздражительным человеком, но чтобы так забыть о дисциплине в эфире, этого я не могу припомнить. Потому как теперь он стал кричать:

— Внимание всем машинам! Всем машинам «скорой»! Остановите семьсот сороковой!

— Местонахождение? — спросили его машины «скорой».

— Неизвестно! — рыкнул толстяк Буттингер.

— Шестьсот девяностый вызывает центральную! — подал голос Шимпль, в очевидном возбуждении.

— Шестьсот девяностый?

— Семьсот сороковой едет по Триестерштрассе по направлению из города.

— Шестьсот девяностый, понял. Следуйте за семьсот сороковым!

— Сесьсот сороковой идет сто шестьдесят.

— По Триестерштрассе?

— Точно.

— Тогда жмите сто семьдесят!

— Есть, — отрапортовал Шимпль так по-военному, что я просто должен сказать, театр военных действий с этим ни в какое сравнение не идет.

Потом короткая пауза, потому что толстяку Буттингеру пришлось отправлять машину на инфаркт миокарда в Херренгассе, а потом опять возбужденный Шимпль:

— Шестьсот девяностый вызывает центральную!

— Шестьсот девяностый?

— Серьезная авария.

— Где?

— Триестерштрассе, угол Антон-Баумгартнерштрассе.

— Сколько пострадавших?

— Двое, и очень серьезно.

— Окажите помощь на месте. Я сразу же вышлю вам врача «скорой» на реанимации.

— Шестьсот девяностый вызывает центральную!

— Шестьсот девяностый?

— Мы сами пострадавшие!

— Что это значит?

— Столкновение во время преследования семьсот сорокового.

— Ах вы, задницы проклятые! — прорычал толстяк Буттингер в микрофон, а дальше, к сожалению, Бреннер не мог его слышать, потому что был уже в Альт-Эрлаа. Он припарковался перед вторым домом и поднялся на второй этаж в третий дом, где жил господин Освальд, всего в каких-нибудь ста метрах по прямой от Лунгауэра.

Теперь вот какая прописная истина: мужчины часто совершают ошибку, не вставая с места, когда звонят в дверь. Вставать должна жена, потому как диван такой мягкий или, скажем, как раз спортивные новости идут.

А когда жена уже откроет дверь, то, как правило, может оказаться слишком поздно. И готово дело, пожалуйста, — неприятный сюрприз. Или, скажем, в данном конкретном случае: когда жена Освальда открыла дверь, Бреннер сразу увидел Освальда на диване, а Освальд увидел Бреннера в дверях. Но господину Освальду почудилось, что он видит призрак, а Бреннеру показалось, что перед ним острый 21, то есть, считай, инфаркт миокарда.

— К тебе некто господин Бреннер, — обернулась она к мужу, и Бреннер сразу же обратил внимание на ее изысканную речь. Изящная такая дама, должен тебе сказать, прическа высокая, костюм приличный и все такое, по телевизору она была бы супругой какого-нибудь сельского врача, но в реальной жизни она была всего лишь супругой господина Освальда.