Только через несколько часов в кабинет вошел первый пациент – полный коренастый офицер. Он впервые представился. Она записала его имя – Фриц Эрк – в блокнот, который служил ей рецептурными бланками и журналом регистрации пациентов. Эрк страдал диабетом, и теперь, когда он находился вдали от дома, ему стало хуже. В первый день у Юдифи было два пациента – Эрк и солдат с вывихом плеча. У всех пациентов были ключи, которыми они открывали наружную дверь. Они отпирали дверь, входили, получали помощь, запирали дверь и уходили. Врач был взаперти, а пациенты приходили с ключами. Какой нелепый фарс!

Месье Каро рассмеялся и закашлялся. Впрочем, я не находила ничего комичного в этом рассказе. Похоже, он вдруг оторвался от своего конспекта и, сделав это, перестал владеть собой. Чувства возобладали.

Да, так на чем я остановился? Итак, Юдифь полечила Эрка и солдата, а вечером ей принесли поднос с ужином. После еды она ждала, что за ней придут и отведут на ночлег в помещение с кроватью, но никто не пришел. Она затосковала по своей спартанской комнатке. Однако, когда наступила ночь, улеглась на медицинскую кушетку и уснула. Тогда она не знала, что ей придется жить так больше года. Теперь это был не только ее врачебный кабинет, но и ее дом. Таким образом Юдифь получила свою врачебную практику и своих пациентов, хотя и не так, как она раньше себе это представляла.

Эрк приходил несколько раз в неделю, и был единственным человеком, с которым Юдифь поддерживала какой-то личный контакт. Именно у него она осмелилась попросить, чтобы ей приносили газеты, иначе она могла бы сойти с ума, потому что ей было абсолютно нечего делать между редкими приходами пациентов. Он обещал выяснить, что можно сделать. На следующий день он пришел с плохой новостью. В получении газет было отказано. Но моя мать была далеко не глупа. О ней можно сказать много приятных слов, но ее ни в коем случае нельзя было назвать глупой. На другой день, вводя инсулин в его немецкую вену, она спросила, не будет ли ей позволено читать медицинскую газету Ärzteblatt. Это будет лучше для всех, утверждала она. Врачебная наука стремительно развивается, и она должна поддерживать знания на должном уровне. Тем более что в лагере большая скученность, и ей надо знать, какие бактерии и вирусы больше других размножаются в таких условиях. Эрк был доволен, но смущен тем, что такая простая мысль не пришла в голову ему самому. Он решил помочь Юдифи. Нет, не потому что был добр, нашли о чем говорить! Но он был мужчиной.

Уже через неделю он пришел с номером Ärzteblatt. Сосновая роща и медицинская газета помогли Юдифи выжить. Каждый номер она прочитывала по десять раз.

Юдифь мало рассказывала о том, как ей удалось пережить Дахау. Она говорила, что ничего не видела, только слышала. Выстрелы и крики. Таких криков она не слышала до этого никогда в жизни. Это были нечеловеческие вопли, напоминавшие поросячий визг. Юдифь ни разу не видела, как режут свиней, но теперь она знала, как они в этот момент кричат. Какой, впрочем, вздор! Однако она часто рассказывала, как однажды Эрк явился в кабинет с пакетом, в котором лежали нейлоновые чулки. К тому времени мать пробыла в Дахау уже несколько месяцев. Одежда, в которой она приехала, была у нее единственной. Она стирала одежду через день в душе и сушила на батарее отопления. Через ночь, таким образом, ей приходилось спать в медицинском халате. Чулки выглядели поношенными, одна петля была спущена, но она выстирала их и стала носить. Это было необъяснимо.

Месье Каро тяжело сглотнул.

Мысль о том, что до нее эти чулки носила другая женщина, не могла не прийти в голову Юдифи, она была не настолько глупа. Она понимала, что та женщина, скорее всего, мертва и что, вероятно, она пала жертвой Эрка и его головорезов. Как она могла носить чулки убитой ими женщины! Это было то же самое, как если бы она сама ее убила! Еще будучи ребенком, я спрашивал у матери об этом. Мне было тогда восемь лет. Вы понимаете, восемь лет?!

Мне вдруг показалось, что в комнате стало тесно. Лицо месье Каро пылало от гнева. Наверное, мне надо было что-то сказать, чтобы отвлечь его, заставить подумать о чем-то другом, но я хотела знать, что было дальше.

– Что она вам на это отвечала?

– Что для нее было важно снова надеть свои туфли и сбросить наконец те проклятые ботинки. Она доказала этим, что человек сам не знает, как поведет себя в экстремальной ситуации, до тех пор, пока не окажется в ней. Трам-пам-пам!

Невзирая ни на что, я все же ощущала свою ответственность за здоровье месье Каро, и, рискуя тем, что его рассказ может на этом закончиться, я спросила, не хочет ли он сделать паузу, и добавила, что смогу прийти завтра. Месье Каро сердито уставился на меня.

– Нет, надо сегодня покончить с этой позорной историей. Надо поставить в ней точку.

Мне посчастливилось снова вернуться в прошлое.

Получив чулки, она спросила, нельзя ли ей получить сменное белье. Эрк устроил и это. Он принес пару белых чулок, две пары черных брюк, две пары белых кальсон, две белые рубашки и серый свитер – все мужских размеров.

Она навела порядок и уют в кабинете. Последний номер медицинской газеты она клала в комнате ожидания. Время от времени она просила солдат приносить ей сосновые веточки, которые она в пробирках ставила на стол в приемной. Именно за это я упрекаю свою мать. О чем, черт возьми, она думала?

– Вы спрашивали ее об этом?

– Она говорила, что таков был ее способ выживания. Но она же слышала крики! Но знаете, за что я порицаю ее больше всего? За то, что она не стеснялась об этом рассказывать. За то, что она этим гордилась.

– Но она же рассказывала правду.

– Дерьмо это, а не правда.

– Она была гордая женщина.

– В преисподнюю ее за такую гордость!

Теперь я снова узнала прежнего месье Каро. Впрочем, на этот раз он сумел быстро взять себя в руки и успокоить свои страсти. Он все же решил рассказать историю до конца и поставить в ней жирную точку. Все его поведение говорило о том, что он хочет передать весть о прошлом дальше, чтобы не унести ее с собой в могилу.

Она болела и сама. Возможно, это была не конкретная болезнь, просто она сильно слабела. Но, будучи врачом, она могла заказать все, что ей было нужно. Она позаботилась о себе, принимая препараты железа и витамины А и D, а в это время ее соплеменницы умирали по соседству. Так она прожила чуть больше года.

Она ни разу не вышла из своего кабинета до того момента, когда ей пришлось покинуть Дахау. Без предупреждения к ней явился солдат и приказал паковать вещи. Она спросила, что ей взять с собой, так как была уверена, что ее вызывают к тяжелораненому, к человеку, который не может сам прийти в медпункт. Солдат повернулся на каблуках, вышел и вскоре вернулся. «Возьмите то, что может понадобиться господину Эрку». Мать уложила в саквояж инсулин, шприцы и болеутоляющие средства. На дворе уже стояло лето. Вовсю пели птицы. Первое, что поразило мать, когда она вышла на улицу, были запахи, самые разнообразные запахи. Больше года она провела в комнате, где не было никаких запахов. На улице же пахло сигаретами, потом, сыростью, в смеси с запахом сигар, рвоты, испражнений и ацетона, хлорки и еды.