— Давай я сварю.

— Да я сам.

Часов в шесть явился Шолин. Расхристанный, пьяный, обессиленный. Шатаясь и цепляя руками мебель, добрался до дивана и тяжело рухнул на него лицом вниз. Полежал так, повернулся на бок и засопел.

— Олег! Оле-ег! — Пикулин стал тормошить его. — Скажи, где напился!

— Не трогай, — морщится Анархист, — пускай спит. Пойдемте лучше на кухню…

Таскали кашу ложками из общей большой тарелки, как члены патриархальной крестьянской семьи. Тщательно измельчая зубами непроварившиеся горошины, я разглядывал многообразный кухонный инвентарь, висящий на стенах, стоящий на полочках. Сколько всего накуплено, а теперь оно никому не нужно, кроме кастрюли да ложек…

— Ништя-ак, ништя-ак, — мурлычет Пикулин, — сразу легче стало. Ништя-ак…

— Организмы питаете? — Шолин, как привидение, стоит в дверном проеме и смотрит на нас налитыми кровью глазами, укоризненно покачивает головой. — Молодцы-ы… Недалеко ушли от животных…

— Сядь поешь, пожалуйста, — голосом заботливой тетушки отзывается Анархист, — сил набирайся.

— Спасибо, не хочется.

Но все-таки присел к столу, вынул сигарету из заднего кармана джинсов, та оказалась сломанной. Шолин спрятал ее обратно. Неохотно, словно бы против воли стал отчитываться о своем путешествии по Абакану:

— Весь город практически обошел. Искал людей, любовь, радость. Такое что-нибудь… Коля Кидиеков собирается в кругосветку, Мананкин на телевидении новую передачу готовит, водочкой меня угостил…

— Погоди! — вскрикивает Анархист. — Кидиеков в кругосветку?! Откуда у него деньги такие?

— Он не сам по себе, а с фольклорным ансамблем этим… с «Челтысом». Горловое пение…

— Везе-от!..

— Пускай поездит, посмотрит, — Шолин презрительно дернул плечами, — а моя судьба — здесь. Этот любимый проклятый город — моя планета. Квартира — моя страна, комнаты — города.

«Вот вышвырнут тебя братки отсюда, и лишишься и страны, и городов», — приходит мне в голову, я делаю усилие, чтоб не хмыкнуть.

Да, если нет сил и возможности путешествовать по свету, то есть пусть убогая, но все же альтернатива: перебираться из комнаты на кухню, из кухни в комнату. Эта процедура слегка освежает и взбадривает, и в то же время успокаивает.

Поели каши и перебрались. Пикулин лег на диван в позе покойника, сложив кисти рук на груди, Анархист занялся изготовлением самокрутки, а Олег, слегка протрезвевший, зачем-то стал показывать мне потертую, измятую фотографию из газеты.

— Вот, — объясняет, — какая у нас семья была. Заметь, как просветленно в будущее глядим, а оказалось — в могилу…

На фотографии полноватый благообразный пожилой мужчина с густыми седыми волосами, молодая красивая пара — муж и жена, и на плечах у мужа мальчик лет трех, полнощекий, улыбающийся, в кроличьей шапке. Все открыто и радостно смотрят в одну сторону, а над ними в виде фейерверка надпись: «С новым 1980 годом, дорогие абаканцы!».

— Это дедушка мой, Василий Георгиевич, — говорит Шолин как-то пугающе-вкрадчиво, — это папа, Юрий Васильевич, это вот мама…

— Приветик! — резанул затхлый воздух звонкий, приятный голос. — А что у вас дверь не заперта? Не боитесь? У-у, понятно, снова грустите…

— М-да, Наташа, веселого мало, — вздохнул Анархист. — Ночь близится, а мы трезвые.

— И хорошо, и всегда бы так!

Наташа, пятнадцатилетняя девушка из соседней квартиры, свежая, симпатичная, соблазнительная, как большинство девушек в ее возрасте, легкой походкой прошла по комнате, опустилась на свободный стул. Объявила, словно самую радостную в мире новость:

— А я из бассейна! Родителей уломала абонемент на полгода купить. Так наплавалась — класс!..

Я с ней знаком, можно сказать, — встречал здесь несколько раз, когда у Шолина была еще жива мать. Наташа помогала Олегу за ней ухаживать. Я любовался малолеткой… Сейчас тоже, ясное дело. Сижу вот в углу дивана, затаившись, полузакрыв лицо ладонью, сквозь растопыренные пальцы изучаю Наташины ноги в капроновых черных колготках, сквозь них слегка просвечивает белизна ее кожи. Пытаюсь представить, какая кожа у нее на ногах… Гладкая, без волосков, без жилок и родинок. Такая, наверное, как выражались раньше: цвета слоновой кости. Не знаю точно, какой это цвет, но выражение красивое… От ног ползу взглядом выше, выше, трогаю длинные пальцы, остренькие углы локтей, ласкаю горло, без морщин, без сантиметра лишней кожи, осторожно подбираюсь к лицу.

Лицо — самая важная часть в облике человека. Самая важная и самая незащищенная. И правы, думаю, мусульмане, заставляющие женщин прятать лица, беречь от солнца, пыльных ветров и взглядов посторонних людей…

— Наташ, — попросил-проныл Шолин, — цветочек, пожалуйста, обогрей нас. Сгладь горечь очередного разочарования.

Девушка ободряюще улыбнулась, закурила ароматную сигарету, Шолин и Анархист тут же стрельнули у нее по штучке, я договорился с тем и с другим, чтоб оставили.

— Так что, Олежек, за разочарование? — интересуется Наташа.

— Ох, понял сегодня, что любви-то нет.

— Хи-хи! А что же вместо нее?

— Вместо нее?.. Ну, вот есть, извини, есть половое влечение. Более или менее сильное, продолжительное или короткое… Была здесь вчера одна девушка, достаточно симпатичная, неглупая очень. Сутки мы с ней плотно общались. То разговаривали, то… ну, это самое… И когда разговаривали, а говорили о возвышенном в основном — о живописи, литературе, — я не мог по-настоящему вникнуть, что она говорит, что сам говорю — мне мешало желание ее гладить, целовать. Я не слушал, а любовался, мечтал. И я уверен: так у всех. И через какое-то время это проходит, люди снова чужие.

— У некоторых малонормальных мужчин, может, и так, а женщинам важно другое! — пыхнула Наташа горячей репликой.

А мне понравились слова Шолина, я ведь испытываю те же желания, находясь рядом с привлекательной девушкой. Как вот сейчас. И потому спрашиваю достаточно нервно:

— И что тогда важно женщине?

В дверь позвонили. Что-то недовольно бурча, Анархист пошел открывать.

Пикулин привстал на диване, зашептал простенькую молитву:

— Хоть бы с водкой кто, хоть бы с водкой…

Анархист заглянул в комнату. Лицо озабоченное.

За его спиной маячит сухопарый и высокий, совсем молодой паренек с аккуратной прической, в куртке «пилот». Улыбнулся Шолину, и тот покорно к нему направился:

— Лучше в соседнюю комнату.

Ушли. Анархист остался между комнатой и прихожей.

— Кто это? — подозрительно щурясь, спросил Пикулин. — Слышь, Серый?

— Один из них… я рассказывал. Насчет квартиры опять.

— Скоты, — Наташа вздохнула. — В милицию заявить надо. Доводят парня…