Слева за домами всплыла отечная туча и зашлась кашлем. Сверкнуло. С минуту повисела покойная предгрозовая тишь, пронеслись предупреждающие крупные капли — и начался ливень.

Словно спохватившись, что заспалось, что двадцать дней суши, пожалуй, чересчур, небо разверзло хляби и вылило на изождавшуюся землю все, что имело, чем запаслось. Через край, ударно, в опрокид. Улицы мгновенно заполнились, стали как мелкие быстрые реки. Вода поднялась и заплескалась, облизывая кромки тротуаров. Редкие ранние машины тотчас остановились, выбрав местечко повыше. Рабочие, спешившие на смену, пенсионеры, которым при любой погоде не спится, и все случайные, как Ржагин, попрятались под навесы, выглядывая настороженно и пугливо.

Завидев пробирающуюся по брюхо в воде черную «Волгу», Иван не раздумывая рванулся наперерез. И ему повезло — водителю «как штык» надо было попасть в порт, чтобы встретить шефа, и они сговорились. Иван согласился, почти не торгуясь.

Водитель, молодой парень, беспрерывно матерился, объезжая по верхам, по тротуарам, застрявшие или с ночи оставленные автобусы, грузовики, жалкие легковухи. Ржагин, сидя рядом, удовлетворенно крякал, когда им удавалось благополучно миновать, казалось, непроезжее место, озерцо или огромную желтую лужу. Пытался подсказывать, да все неудачно, лучше справа, а водитель обходил непременно слева, эту бы с ходу, а они сбавляли и проплывали медленно, на первой, предельно осторожно. Профессионал, радовался Иван, как работает, как работает, дьявол, смотреть любо-дорого.

За городом вода спа́ла. Двигались приметно быстрее, однако по-прежнему одни, никто из других водителей не рисковал.

Дождь редел — дворники теперь за мах успевали очистить стекла.

По прибытии Иван хотел было накинуть сверху, но шофер лишнего не взял. Здесь уже капал обыкновенный летний — гроза бомбила город. Торопись, сказал водитель, вон твой «Комсомолец», скоро отчалит. Опоздаешь, еще пять суток придется куковать.

— Так ходит?

— По деревням же.

— Один на весь Байкал?

— Да рви ты, чудо! Уйдет!

И Иван припустил по лужам.

Взял билет до ближайшего приморского поселка, поднялся на палубу и, учтя опыт «Бессарабии», сразу занял место возле теплой трубы.

Сигареты не успел выкурить, как «Комсомолец», хрипло прогудев, начал неуклюже отчаливать.

Дождь совсем ослабел, в воздухе висела густая морось. Было мглисто и серо.

Прикрыв курткой колени, Ржагин, сидя на верхней палубе, смотрел, как они выходят из иркутской губы в море.

— Ну, папаша-Байкал, прими мою грешную душу.

И УГНЕТЕННОЕ ДЕРЕВЦЕ ВВЕРХ РАСТЕТ

1

Осенью меня пристроили в английскую школу. Уклоны тогда только-только входили в моду, и в моей их было сразу два — балетный и математический. Инка училась в девчачьей, тоже английской, с уклоном в медицину и дизайн, и до четвертого класса меня опережала, то есть она во втором, я в первом, она в третьем, я во втором.

Отставать мне никогда не нравилось. Не по мне. Быть тенью задаваки, пусть она трижды мне липовая сестра?

И я распустил амбиции. Подсобрался. Призвал на помощь самолюбие, честолюбие и гордость и бессовестно использовал профессорский авторитет. Короче, поднатужился и достал — отбарабанил третий как год за два. Так что в четвертом уже я подтягивал ее по арифметике.

Подобной прыти Инка от меня не ожидала. И поскучнела. Почему-то стала раздражительной, нервной.

Задачки я решал с ходу, а ей без усидчивости, без того, чтобы не попотеть, было не обойтись. Мне жаль было времени, и я небрежно подсказывал, а она вскакивала и швыряла в меня карандашом или ластиком. Я вежливо извинялся. Она топала и кричала как начинающая истеричка, чтобы я шел вон. Я говорил, не могу. Надо отработать тандю-батман, а потом закрепить ронде-жамб-анлер. Вчера в балетном классе я чуть не схлопотал пару, мне необходимы шведская стенка и зеркало. Она кривила губки, приканчивала меня взглядом и убегала к Фене — на кухню или в бывшую кладовку (ее вскоре переоборудовали под монашескую келью, там Феня отдыхала и проводила ночь). А мне только того и надо. При Инкиной настырности, я знал, она будет пыхтеть над задачкой, пока сама не докумекает, а там еще история, родная речь, стало быть, я вновь без труда надыбал себе пару восхитительных часов полного одиночества. Выскальзывал на цыпочках в гостиную, отпирал специальной отмычкой книжный шкаф, брал, что меня на данный момент интересовало, возвращался и с удобствами устраивался в кресле.

В отличие от Инки (она с детства облюбовала телевизор) я читал. Читал без системы, но зато взахлеб. То, что мне подсовывали школьные и домашние воспитатели, я просматривал по диагонали, настоящий интерес вызывали книги ворованные, то есть те, что приходилось читать скрытно. Серия психоаналитической библиотеки (хорошо издавали в двадцатые годы), хатха- и карма-йоги, и их же чудесные «Духовные чтения». Двухтомник пословиц Даля, сборник «Половая гигиена», а также скандально-захватывающие публицистические статьи под общим названием «Подпольный солярий». Романы, художественные полотна как-то не шли. А любимая среди всех была «Физиогномия, хирософия, хиромантия», составление гр. Ф‑ть, книгоиздательство П. П. Сойкина, С.‑Петербург. Кладезь народной приметчивости и опыта. Проштудировал и сделался во всеоружии. Теперь трагические ошибки практически исключались. Достаточно взглянуть на лопатообразные или конические пальцы, отметить крутизну лба и выпуклость его долей, размер и форму носа, посадку и цвет глаз, линию рта, обратить внимание на характерные взморщинки на бугре Венеры или Аполлона, Сатурна, Луны или любую другую деталь, что товарищ обыкновенно и не думает скрывать, как я уже точно знал, с кем имею дело. Он, этот новенький, еще только осматривается, нащупывает пристройки, а я уже сделал полезные выводы и определил, как мне следует себя вести. Мне уже известно, станет ли он моим сподвижником, если продолжим знакомство, или передо мной пустоцвет, человек никчемный и ненужный, или потенциальный недоброжелатель, будущий враг, и тогда ну его к черту. Даже с женщинами, а их поведение (имеются в виду глубинные мотивы), как известно, в принципе непредсказуемо, мог угадать, стоит ли, или только время даром потеряешь.

Я и зрелищам (тут очумелыми любительницами были наши дамы) предпочитал чтение, книги. Меня, конечно, выдергивали. В приказном порядке. Еще и стыдили, что я олух, потому что только ненормальный может отказываться от просмотра премьерного спектакля или очередного шедевра нашего биографического кинематографа. В общем, упирался, а они все равно вели. Под белы рученьки — справа все понимающая Феня, слева туго соображающая всезнайка. Профессор, хотя и устраивал культпросмотры, сам