Кроме того, речь во многих случаях идет о строительстве абсолютно нового спланированного города, который привносит совершенно новое качество в уравнение. По сути дела сама политическая архитектура России является важнейшим социальным институтом, который позволяет организовать социальные практики и финансовые потоки определенным образом. В контексте новых отношений между экономическими и политическими центрами многие вопросы будут ставиться принципиально иначе.

На наш взгляд, другая ошибка в этом рассуждении состоит в том, что смена столицы мыслится здесь как единичное механическое мероприятие, вырванное из контекста различных стратегий развития страны, которые мы обсудили. Вне последовательной стратегии развития, включающей в себя множество компонентов, или в контексте развития по сценарию отчужденной столицы, перенос, безусловно, может стать просто перестановкой слагаемых.

Критики идеи переноса справедливо обращают внимание на то, что в существующей атмосфере тотальной коррупции существует почти стопроцентная вероятность, что большая часть фондов от такого широкомасштабного проекта может быть самым вульгарным образом разворована чиновниками. Формат любого без исключения мегапроекта несказанно повышает риски расхищения средств в коррумпированной среде. Вероятно, пессимистический вариант такого сценария уже был заложен Лужковым и Дискиным в их мрачных многомиллиардных прогнозах (к сожалению, они не расшифровали компоненты и составляющие этой предполагаемой суммы) (см. табл. 4).

Коррупционный аргумент является, на взгляд автора, наиболее сильным и существенным аргументом против переноса столицы, как, впрочем, и против любого крупного проекта, осуществляемого под эгидой коррупционной власти. Масштаб российской коррупции действительно таков, что он может погубить самый здравый и реалистичный проект.

Например, стоимость прокладки одного километра дороги в России обходится в 17,6 миллиона долларов. В США аналогичный показатель составляет 5,9 миллиона, в ЕС – 6,9 миллиона, в Китае – 2,2 миллиона. Получается, что российские дороги дороже американских почти в 3 раза, европейских – в 2,5 раза, китайских – в 8 раз. В то же время в странах с близким России климатом – и климатические условия, безусловно, оказывают влияние на стоимость, – таких как Финляндия или Канада, дороги все равно оказываются гораздо дешевле, несмотря на большую разницу в стоимости рабочей силы. Финские автотрассы стоят меньше российских в 3,5–6 раз, а канадские – в 2,5–7 раз (Институт экономики города, 2010). Если исходить из этих показателей, а также сделать большую скидку на нерациональную организацию строительства и труда, то коррупционная наценка в России составляет, по-видимому, не менее 100–200 %.

Такая ситуация, безусловно, является главным препятствием для самой постановки вопроса о переносе столицы. Эффективность любого проекта, в том числе и реорганизация урбанистической сети, определяется прежде всего эффективностью политического режима, который его осуществляет. Коррупционный аргумент не специфичен для идеи переноса столицы и потому не имеет абсолютного смысла. Примеры таких стран как Сингапур и Грузия указывают на возможности борьбы с коррупцией в относительно короткие сроки. Можно только надеяться, что если в будущем к власти в стране придет более национально-ориентированное правительство, то коррупционную составляющую и коррупционные риски, которые существуют и в гораздо более демокритических режимах, удастся минимизировать. Для этого, безусловно, потребуются, экстраординарные и систематические антикоррупционные мероприятия.

Следует также подчеркнуть, что коррупционный «налог» уже включается во всю систему ценообразования на территории Российской Федерации, но никто не предлагает на этом основании заморозить всю повседневную экономическую жизнь граждан и все существующие строительные проекты – в том числе строительство дорог, мостов, реставрацию зданий, включая другие мегапроекты, где коррупционная составляющая также чрезвычайно высока (см. табл. 7). Предотвращение коррупционного фактора поэтому следует рассматривать в качестве отдельной и уже очень давно остро стоящей на повестке дня задачей, с решением которой связаны не только гигантские проекты, но и сама повседневная жизнь. Фундаментальная целесообразность проекта переноса столицы, если он будет признан жизненно важным для решения других национальных задач, не может быть поставлена под сомнение только из-за коррупционного аргумента. Финансовая защита бюджета в этом случае, возможно, потребует особой организации: например, она может быть поставлена под прямой контроль международных организаций и осуществляться с помощью привлечения зарубежных строительных концернов. Возможно тогда вышеназванные оценки стоимости переноса, явно уже учитывающие коррупцию, удастся скорректировать.

Коррупционность также создает круг в обсуждении этого вопроса. Перенос столицы, который призван отчасти оздоровить моральную атмосферу страны, разделить чиновников и бизнес и тем самым разрушить почву, которая является питательной средой коррупции, сам не может осуществиться внутри этой замкнутой на коррупцию системы.

Некоторые критики, например, Олег Вите, бывший эксперт Фондов эффективной политики и Законодательных Инициатив, высказал мнение, что в России естественным образом уже давно идут процессы регионализации и квалифицировал всякие разговоры о переносе как свидетельство некомпетентности авторов этих идей [Вите, 2010].

Цифры, однако, никак не подтверждают регионализации и не обнаруживают текущих процессов децентрализации, указывая лишь на небольшое укрупнение некоторых близких к ресурсам региональных центров. До сих пор не было заметно также тенденций переезда крупных бизнесов в регионы или на периферию.

По итогам переписи 2010 года, коэффициент общего прироста населения столицы составил 6,7 % против 5,1 % в 2009 году. В нулевые годы столичный регион стабильно растет на 100–130 тысяч человек в год за счет межрегиональных мигрантов. Из 83 субъектов Российской Федерации 70 на протяжении последних 10 лет являются убыточными. Сюда входят, например, даже такие регионы как Якутия с ее алмазами, нефтью и газом, Оренбургская область – с крупнейшим в России газоконденсатным месторождением, великолепными урожаями хлеба и сохранившимися машиностроением и оборонной промышленностью. За последние 8 лет количество городов-миллионеров снизилось на один (из 13 осталось 12). Но при этом многие города, чтобы сохранить свой «миллионный» статус, вынуждены были присоединить окрестные территории (как произошло в Волгограде). При этом во многих регионах с убывающим населением скорость этого убывания увеличилась по сравнению с 2009 годом [ТТП-Информ, 2012].

Косвенным свидетельством процессов дерегионализации могут служить и цифры, связанные с авиаперевозками. Только 10 % внутренных авиаперевозок не происходит через Москву или Санкт-Петербург [Андреева, 2012]. С 1996 по 2009 годы доля аэропортов Московского авиационного узла в общем объеме авиаперевозок на территории России выросла с 25 до 50 %. Эти цифры приводятся в Федеральной программе «Развитие транспортной системы России на 2010–2015 годы». Если не подразумевать под регионализацией экономическую и культурную автаркию, то эти цифры свидетельствуют скорее об усилении роли центра. Мерой регионализации, на взгляд автора, является не просто рост местных банков и точечный рост предприятий, но национальная интеграция и рост связанности регионов в масштабах макрорегиональных экономических связей, которые отражаются и в системе коммуникаций. Поэтому описанные процессы и цифры вряд ли поддаются описанию в терминах регионализации.