Урядник приехал после обеда. Федот, который за ним ездил, успел по пути все ему рассказать, а меня в самом прямом смысле на допрос не пустили: озабоченный хмурый урядник закрыл перед моим носом дверь, будто я была не в своем доме, и я не стала настаивать. Любопытство грызло, но что-то подсказывало — не стоит лезть, то, что я могу увидеть, мне не понравится.

Ни звука из комнатки, где урядник закрылся с Татьяной, не раздавалось. Я сидела в зале со своими заметками, не сводя взгляд с темного дверного проема, и не могла заставить себя заняться хоть чем-то. Как всегда бывает, урядник появился в момент, когда я его не ждала.

— Что делать с ней будете, Елизавета Григорьевна? — спросил он, без приглашения садясь напротив меня, и я обратила внимание на его бледность. Браслеты на руках все еще давали слабое свечение. — Сбежать она сбежала, да недалеко, окрест пряталась, запасы ваши воровала, связана ни с кем не была — просто боялась.

— Чего боялась? — изумилась я, и вопросов у меня было столько, что я не знала, с чего начать, и сама опасалась запутаться. — Кого? Моревну?

— Вас, Елизавета Григорьевна, — смущенно улыбнулся урядник. — Проклятая барышня — так она полагает. В поверье крестьян проклятье как почесуха.

Спасибо, что не педикулез, мрачно подумала я, или это и был аналогичный местный диагноз.

— Значит, с ведьмой она не связана? А ведьмин знак? Спросили ее про ведьмин знак?

Урядник дернул уголком рта и взглянул на меня несколько исподлобья, но не враждебно. Как и отец Петр, после применения своего дара он был обессилен, каждое слово давалось с трудом, но я не могла позволить ему уйти просто так, оставив меня в неизвестности.

— Елизавета Григорьевна… — наконец проговорил урядник, облизывая губы. — Вы представляете, как действует золотая лента?

— Как и все, что дано свыше милостью Преблагого? — осторожно предположила я.

— И да, и нет. Это же не орудие пытки, — урядник выдавил болезненную, вымученную улыбку, и мне захотелось ему чем-то помочь. — Смотрите.

Он вытянул руки вперед, и между браслетами слабо, почти неразличимо, засветилась тонкая золотистая нить. Я почувствовала давящее оцепенение, в ушах раздался низкочастотный гул, и против воли я отшатнулась назад, подальше, насколько мне позволила спинка. Урядник тут же разорвал нить и положил руки перед собой на стол.

— Простите, — повинился он больше из вежливости — я сама напросилась. — Да, она влияет на всех, кто рядом. Неприятное ощущение?

— Пожалуй… — с гримасой недовольства согласилась я. — Не то чтобы я смогла понять, что это было, но мне не хочется повторять, поверьте.

И вскользь я подумала, что не знаю, как его зовут.

— Евгений Дмитриевич, — ответил урядник, и я не то что шарахнулась — подскочила на месте, едва не захлебнувшись воздухом. — Простите. Это вырвалось против моего на то желания, возможно, я просто устал.

Я прижала ладонь к губам и шумно, с надрывом вздохнула. Он ни разу не представился барышне Нелидовой или по весям и городам уже идут слухи, что у меня не все в порядке с головой после того, как я удачно скаталась в банк?

— Я поняла, как это… работает. И, очевидно, для вас это тоже… телесно… и душевно… непросто. — Невероятно сложно подобрать слова, когда приходится избегать странных для этого времени понятий. Физическое воздействие? Ментальное воздействие? Да урядник, услышав это, первый сдаст меня старому знакомому — доктору, который не привык мыть руки и совершенно точно не умеет лечить психические расстройства. Но попытается. Не хочу знать как. — Расскажите, что вы узнали?

— Собственно, я все сказал, — отозвался Евгений Дмитриевич, но не стал артачиться. — Я предполагал, что и ведьма Моревна, и Татьяна беглая где-то неподалеку, поскольку пока крестьянин остается в пределах барских владений, будь они в залоге или аренде — не суть, его нельзя обвинить в побеге от помещика.

Я кивнула, хотя мне эта мысль в голову раньше не приходила. Наша история, кажется, в этом от местной значительно отличалась, но вспоминать «Дубровского» прямо сейчас было идеей не лучшей, да и проверить свою память я все равно никак не могла.

— Татьяна держалась и подальше от вас, и подальше от ведьмы. Чего именно она хотела добиться — Преблагой ведает, я могу лишь… услышать то, что мне открыто не говорят.

Я оборвала торопливое замечание, что Евгению Дмитриевичу идет его имя.

— Она не может соврать?

— Нет, не может. Я читаю сердца так, как это делает сам Премудрейший. Никто не способен сопротивляться, лгать, пытаться запутать, — и, возможно, Евгений Дмитриевич стремился меня успокоить, но тем самым пугал еще пуще. Просто отлично, что человек с таким даром вхож беспрепятственно в каждый дом и является представителем закона и императорской власти. — Продукты она воровала давно, воровала их не она одна, но я не понял, ее ли схрон это или еще кто причастен, впрочем, важно ли? — Я помотала головой. Да черт с ней, с этой тухлятиной. — Если вам так угодно, Лука, полагаю, мне официально покажет, что схватил ее за пределами ваших земель. Тогда баба будет считаться беглой.

— А вы? — тихо спросила я. — Лука, допустим, соврет. А вы нарушите закон, покроете ложь Луки, мою ложь? Ради чего?

Плевать мне на дуру-бабу. Важнее узнать, что движет сейчас этим парнем, магом, вероятно, не менее сильным, чем отец Петр, и в чем его выгода встать на мою сторону.

— Это имеет значение? — невесело усмехнулся урядник. — Понятно, если вы захотите избавиться от этой бабы, меня удивит, если нет; но с учетом такого поганого нрава и бегства, пусть и не с земель, со двора, кто ее купит, разве что казенный рудник?

— Она меня ненавидит, — перебила я. — Почему?

Отличный вопрос я ему задала. И слово «ненависть» — не эмоциональное преувеличение. А вот с мотивом урядника, похоже, ясно — не я первая, кто сплавлял неуправляемых крестьян под упругий кнут императора-батюшки за долю малую в двадцать грошей.

— Страх? Вы ненавидите то, чего вы боитесь, Елизавета Григорьевна?

Если он снова вытянет руки и создаст свою ленту, то удивится, узнав, что я ничего уже не боюсь настолько, чтобы это ненавидеть — определенно. Опасаюсь, обойду стороной, избавлюсь, но после смерти что еще мне может быть страшно? Разве что новая смерть, потому что новые годы жизни, пусть в теле нищей помещицы без перспектив — дар… Преблагого. Местное божество щедро на чудеса.

Я прикрыла глаза, ухмыльнулась собственным мыслям. Есть резон и в таком заблуждении.

— Чего бы я ни боялась — да, ненавидела бы, как… неизбежность? Как болезнь? Старость? Скорую смерть?

Страх иррационален. Татьяна считала, что я, безмужняя, пустая, проклятая, принесу ей беду. Так и вышло в конце концов.

— Я могу решить, что делать со своей бабой?

— Разумеется. Полностью ваше право. Но я бы подержал ее пару дней на воде, — предложил урядник, я же замотала головой: