Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Рощик! – радостно вскричал Федор. – Молодец, что пришел! Заходи, дорогой, гостем будешь! Садись!
Рощик вошел, с замороженным лицом уселся на свободный стул.
– Вы знакомы, ребята? Конечно, знакомы. Как я рад, честное слово! Порадовали больного, даже не ожидал! – разливался Федор, забавляясь от души.
– Федя, что случилось? – спросил Рощик. – Савелий сказал, ты напоролся на засаду?
«Ну, Савик, погоди!» – подумал Федор и ответил: – Ну… как тебе сказать…
– Это тайна следствия! – важно заявил Игорек. – Не все можно рассказать, мой друг.
– А ты, конечно, уже в курсе? – повернулся к нему Рощик. – Впереди планеты всей!
– Я подготовил для Феди следственные материалы.
– Я тоже… следственные материалы. Вот! – Рощик вытащил из торбы пластиковую папку и протянул Федору.
Федор раскрыл папку, достал фотографии. Рощик принес в клювике всего-навсего одну девушку по имени Ирэн. Фотографии были выполнены мастерски, и было в них нечто… Деликатность, тонкость – то, что отличало Устинова от других. Свой почерк, манера, стиль. Он создал на пустом месте прекрасных женщин, сумев высветить скрытое или создать то, чего не было изначально. И это было удивительно! Сыч и нелюдим, убийца не должен был обладать таким даром! Он сумел увидеть женщину в затрапезной девчонке, он был… творец. И Федор подумал, уже в который раз, что дар – не заслуга за добродетели, не награда, а всего-навсего случайность. Такая же, как оторвавшаяся на самом интересном месте пуговица, кожура банана, на которой можно навернуться, перегоревшая лампочка и застрявший между этажами лифт. С точки зрения «теории случайностей» разницы нет. Ему пришло в голову, что работы Устинова не что иное, как его тоска по женщине и одиночество. А еще, пожалуй, стремление к пределу, к совершенству… А что для него совершенство? Наверное, то, что останется, в отличие от бренной плоти, которая прах и тлен. Неживая натура. И стеклянные куклы сюда вписывались как нельзя лучше.
А кроме того, история знает немало гениев-убийц…
– Можно? – Игорек взял фотографии. – Классный мастер! Ты его знаешь?
– Это Вадим Устинов, – процедил Рощик. – Лично незнаком. Пытался, но не вышло. А ты?
– Та же история. Мотал кишки, а на связь так и не вышел. Странная личность.
– Федя, это он тебя? – спросил Рощик. – Савелий сказал, что тебя ранили!
– Не будем о грустном, Рощик, – поспешил Федор. – Ребята, нужно принести из кухни стол! Савелий стряпает ужин, посидим, поговорим… Справитесь?
Рощик, не глядя на Игорька, потопал на кухню. Игорек припустил следом.
Из кухни показался озабоченный Савелий:
– Федя, ты сказал принести стол?
– Сказал. Мы не поместимся на кухне.
– Разве они не уходят? – ревниво спросил Савелий. – Ты еще слабый, тебе нужно отдыхать.
– Савелий, мне нужны положительные эмоции и общение, и вообще я люблю гостей. А потом мы с тобой обсудим план действий. Мне нужна твоя светлая голова.
Игорек и Рощик, не глядя друг на друга, втащили стол; недовольный Савелий достал из серванта скатерть.
– Ребята, тарелки! – скомандовал Федор. – Игорек, доставай приборы.
…Они хорошо сидели. Игорек и Рощик даже перекинулись парой фраз. Савелий хлопотал с нехитрой закуской, Игорек разливал принесенный ликер, сладкий как мечта.
– За нашего Федичку! – провозглашал он громко, и вся компания дружно чокалась бокалами.
Савелий тревожно поглядывал на Федора, ему казалось, у того усталый вид, что он похудел, побледнел и осунулся. Он не сводил с Федора озабоченного взгляда и подкладывал ему всякие аппетитные кусочки и незаметно отодвигал полный бокал, потому что доктор запретил пить.
Игорек болтал без устали; Рощик перестал дуться, снял бейсбольную шапочку, стащил свой безразмерный свитер и остался в полосатой тельняшке – ему было жарко, – и тоже болтал; они перебивали друг друга и иногда говорили дуэтом.
Федор думал о Вадиме Устинове, мучительно морщился, пытаясь схватить ускользающую мысль, машинально жевал, не замечая, что именно, осторожно глотал, прислушиваясь к слабой боли в затылке. Поглядывал на кейсы с фотографиями, разложенные на диване, прикидывая, с чего начать.
В разгар веселья снова раздался звонок – пришел новый гость. Савелий побежал открывать. Снова топанье, шмыганье носом, треск вешалки, не привыкшей к такому количеству одежды, и на пороге возник капитан Астахов собственной персоной, явив обществу обветренную физиономию и красные с мороза уши.
– Честной компании привет! – произнес он после секундного замешательства. – Гуляем? Празднуем? И хоть бы слово! Савелий!
– Коля, мы не собирались! – воскликнул Савелий. – Случайно вышло. Садись!
Капитан уселся, потер руки и сказал:
– Какие люди! Привет, Игорек! Рощик! Как там моя Ирка?
– Ирочка умница, – важно сказал Рощик. – Надежный и старательный работник, мы собираемся поощрить ее к Новому году. А вы что, ребята, маньяка ловите?
– Маньяка? – преувеличенно удивился капитан. – Сказал кто?
– Савелий! – сказал Рощик.
– Савик! – не отстал от него Игорек.
Савелий побагровел и пробормотал:
– Ну, я… это… в смысле… – После чего замолчал.
Астахов перевел взгляд на Федора, тот, ухмыляясь, пожал плечами.
– Что, собственно, здесь происходит? – спросил капитан. – Савелий!
– Федя попросил поговорить с Игорьком и Рощиком про моделек, – сказал Савелий.
– Про каких еще моделек?
– Которых снимал Вадим Устинов.
– Федор!
– Коля, давай не сейчас. У нас гости.
– У вас гости, – повторил Астахов таким тоном, что Рощик и Игорек, переглянувшись, как по команде, поднялись.
– Мы, наверное, уже пойдем, Федичка. Поправляйся! – сказал Игорек. – Рощик, идешь?
Савелий отправился провожать гостей, а капитан смахнул себе в тарелку все, что оставалось на столе, достал из папки бутылку водки, потянулся за хлебом. Налил водки в фужер.
– За тебя, философ!
Федор собрал с дивана папки с фотографиями, положил на стол:
– Это работа Вадима Устинова, Коля. Кроме известных нам четырех девушек, он предположительно работал еще с четырьмя – это те, на которых мы вышли. Возможно, моделей было больше. Нам с Савелием пришло в голову поговорить с Игорьком и Рощиком, и оказалось, что к ним приходили девушки с портфолио от Вадима Устинова.
– Портфо-о-лио, – протянул капитан. – От Устинова? И что это доказывает?
– Это доказывает, что он убивал избирательно, а не всех, с кем работал. Значит, были у него какие-то критерии отбора.