— Гоблин один. Олег, поцелуй меня.

Сказала, а сама испугалась своих слов. Поставила бутылку на стол рядом с собой, положила руку ему на грудь, сжала рубашку пальцами. В голове шум, а еще некая догадка, облизала вмиг пересохшие губы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Олег продолжал смотреть в лицо девушки, прекрасно понимая, чего она сейчас добивается. Сам так делал и не раз, вышибая клин клином.

— Ведь не поможет, Демина.

— А ты сделай так, чтоб помогло.

Поляков все еще гладит ее по лицу, всматриваясь в светло-карие глаза, ведет пальцами вниз, по тонкой шее, никуда не спешит, дает Кире опомниться, а она, провоцируя его, двигается ближе, разводя колени. Принимает его поцелуй, глубокий, страстный, отвечает, прикрыв глаза, пытаясь хоть что-то почувствовать. Хоть долю тех эмоций, что были с Яном.

— Вижу, я не вовремя, прости, что помешал, но ты не отвечала. Теперь понятно, почему.

Тихий голос пробирает до костей, до боли скручивая узлом все внутренности. Олег резко отстраняется от нее, а Кира смотрит в полные ненависти и гнева глаза Яна, хочет провалиться в адское пекло.

— Извини.

— Извини?! Это все, что ты можешь сказать?

Ян сжимает кулаки, с трудом сдерживая себя, смотрит на Киру, которая сидит на столе, в глазах только страх и ни капли сожаления. Хуже всего видеть собственными глазами измену любимого человека. До этого Ян не знал, что это такое, теперь в его копилке эмоций эта — самая новая и болезненная. Но он все еще сопротивлялся и не делал выводы, хотя они очевидны.

— Извини Ян, так получилось, надо было сказать раньше, Олег, в общем, мы…

— Нет, лучше ничего не говори, — Ян перебивает ее, поднимая ладонь вверх. — Я все понял.

Несколько долгих секунд смотрит девушке в глаза, сжимая челюсть так, что белеют скулы.

— Тварь, — говорит чуть слышно, одними губами, но Кира слышит, смотрит не моргая, боясь сорваться к нему и кинуться на шею.

Это слово, как удар плетью.

Как конец всему, что было и могло быть.

Их конец.

Навсегда.

— Демина, ты больная?

Ян ушел, а Кира все еще продолжала смотреть в открытую дверь.

— Олег, уйди, пожалуйста.

Снова берет бутылку, пьет прямо из горлышка, а внутри, прямо в груди, огромная дыра, точнее, яма, которую она выкопала себе сама.



Кира почти не помнит, что было потом, просто накрыла такая чернота, из которой невозможно было выкарабкаться. Олег ушел, смерив ее странным взглядом, закрыв за собой дверь, а она так и сидела, с начатой бутылкой коньяка в разгар рабочего дня.

Потом все-таки нашла в себе силы встать, вызвать такси, спуститься вниз, прихватив с собой тот коньяк. Галочка снова пыталась остановить ее, повторяя, что шеф просил зайти. Пусть они горят в адском пламени, как сейчас горит она, с проектами, заказчиками, претензиями.

Ее нет.

Вообще нет.

Она умерла.

Кире помнится, что ей обещали отпуск, ну вот, считай, что она уже в нем. С путевкой все включено в преисподнюю, в свой персональный кошмар. Билеты куплены и оплачены, добро пожаловать на борт.

Такси приехало быстро, она только успела сделать несколько затяжек, бросила сигарету под ноги. А уже дома, выпив почти половину бутылки, не закусывая и не запивая, лежа на кровати и смотря в потолок, ждала, когда, наконец, накроет эта всеми обещанная пьяная эйфория и легкость. Но в груди был только огромный огненный шар, который пульсировал, готовый лопнуть и обжечь своей кислотой до самых костей.

Все правильно, так и должно быть.

У них разные жизни, разные миры. У него — светлое будущее, у нее — какое уж получится.

Но как только Кира закрывала глаза, видела Яна. Его искреннюю улыбку, отросшую челку, которая постоянно падала на глаза, такие голубые, что, кажется, еще немного, и она в них утонет. Она и тонула, совсем не боясь умереть, ведь с ним было ничего не страшно.

Ее тело все еще помнило его ласки, поцелуи, на этой самой кровати, только сегодня ночью был не просто секс, была любовь.

Была.

Кира свернулась в позу эмбриона и завыла, кусая пальцы, ненавидя и презирая саму себя, что предала своего мальчика. Не помнит, сколько прошло времени, но когда проснулась, было темно. Вот бы было так всегда, чтоб не видеть ничего вокруг, даже себя.

Перевернулась на спину, задела рукой что-то пушистое и мягкое. Кошка пришла и лежала рядом, словно поддерживая свою непутевую хозяйку.

— Ты моя милая, голодная, наверно, совсем.

Снова потекли слезы, Кира всхлипнула, прижала животное к себе, погладила. Она словно чувствовала, как ей плохо, и пришла пожалеть, от нее можно принять жалость, от нее не стыдно.

Так прошло три дня, Кира лишь раз взяла телефон, чтоб сказать шефу, что уехала в отпуск, который ей обещали, что заявление напишет потом, чуть не послала его на три буквы, но вовремя отключилась. Светка звонила, писала, но Кира боялась открывать сообщения, потому что там были и от Яна, те, еще старые. Ведь она сорвется, начнет читать, травить душу, а ведь и так невыносимо больно.

Некрасиво так было поступать с подругой, но не сейчас, потом, она все объяснит потом, если сможет. Та бутылка коньяка так и осталась недопитой, даже алкоголичкой стать не получилось, до того она жалкая.

Она просто сидела в пустой квартире, не включая телевизор, радио, ноутбук, лишь иногда заряжала телефон, чтоб заказать еды, не себе, так хоть кошке. Животное не виновато в том, что его хозяйка такая дура.

Кира очень часто анализировала, почему так все произошло, могло ли сложиться все иначе? Могло, но не сложилось. Она так хотела все рассказать Яну, объяснить, чтоб он понял, сказать, как безумно скучает, но как только начинала эти внутренние монологи, слезы моментально душили. Она все надеялась, что время вылечит, так ведь говорят умные люди, но оно не лечило.

К концу третей недели, когда Кира, наконец, заснула в тревожном сне, под утро проснулась от режущей боли внизу живота. Схватилась рукой, громко застонав, провела вниз, между ног было горячо и влажно, это была кровь, много крови. Она пропитала все белье и простынь.