— Вот он, ваш Перун! — закричал Рулав. Послышалось отчаянное рыдание старого жреца, и оно несколько привело в себя ошеломлённый народ.

— Отомстим за Перуна! Смерть им!.. — раздались крики в толпе.

Святогор с драгоценной ношей на руках быстро шёл с холма вниз, к Волхову. Там у самого берега покачивались на волнах прекрасно оснащённые ладьи.

— Спас! Вырвал из рук смерти! Теперь мы больше не расстанемся! — шептал он, с восторгом глядя в бледное личико всё ещё бесчувственной Любуши.

Вдруг перед ним, будто из-под земли, выросла человеческая фигура.

— Не моя — так и ничья! — раздался злобный голос Вадима.

И не успел Святогор опомниться, как старейшинский сын со всего размаха ударил Любушу в грудь длинным ножом.

Удар был рассчитан верно. Святогор почувствовал, как тело его возлюбленной затрепетало у него на руках в предсмертных судорогах. Нож Вадима вонзился прямо в сердце несчастной.

Отчаянный вопль вырвался из груди Святогора.

— Мертва! Мертва! — кричал он и вдруг зарыдал, как маленький ребёнок.

— Святогор, Святогор, скорее! — кричал Рулав, подбегая к юноше. — Это что? Опять Вадим? Ох, попадись он мне!.. Ну, полно! Всё равно её к жизни теперь не вернёшь... Э-э! Да ты меня не слышишь!

И схватив Святогора, как маленького ребёнка, в охапку, старый норманн быстро потащил его вниз, где уже Стемид готовил в ладье парус.

Юноша был без чувств.

Отступить норманнам и славянским варягам удалось вполне благополучно. Они знали, что на Волхове будут в безопасности, ибо ладей на Перыни не было.

Ветер дул попутный, и скоро белые паруса норманнских ладей с отчаянными смельчаками скрылись за поворотом реки.

сё, даже ветер, как будто благоприятствовало смелой ватаге, направлявшейся к холодным берегам Скандинавии. Ладьи им новгородский посадник дал лёгкие, оружия всякого у них много, ветер попутный, так что и на вёсла редко приходилось садиться.

А хорошую они штуку с жрецами устроили!.. Это Рулав их подбил. Любит подраться старый рубака. Только бы вот новгородский посадник Гостомысл не разобиделся, ведь он только о Святогоре хлопотал, а тут молодцы столько шума наделали. Долго их на Ильмене не забудут.

Да что Гостомысл, что им Ильмень! Теперь вот и до Нево недалеко, а там и желанная Скандинавия близко.

Жаль Святогора только, горюет он по Любуше своей. Очнулся Святогор уже тогда, когда ладьи давно оставили позади себя Новгород. Очнулся и заплакал. Странно смотреть, как мужчины плачут. Но горе Святогора было так велико, так искренно, что никто над ним смеяться и не подумал.

Старый Рулав, как самая заботливая нянька, ухаживал за юношей, поражённым горем. Полюбил он Святогора и души в нём просто не чаял, что сын родной стал юноша старику.

Одинок был старый норманн — никого у него не было на белом свете, а может ли сердце человека без привязанности быть?

Конечно же нет!

Когда Рулав увидал Святогора, поражённого его вероломным товарищем после того, как им обоим пришлось избегнуть ужасной опасности, счастливо убежав из перынской заповеданной рощи, старый норманн почувствовал, что его сердце сильно забилось. Жаль ему стало этого стройного юноши с таким открытым и мужественным лицом. Вспомнил Рулав и себя в юности и невольно подумал: «Вот ведь и я такой же когда-то был! Не хочется умирать, когда жизнь только ещё расцветает. Жаль его!».

Чувство сострадания к слабым и беспомощным далеко не было чуждо скандинавам. Они были безумно храбры в битвах, беспощадно истребляли врагов, но в сердцах их всегда жила жалость к слабым, к раненым, и им суровые норманны никогда не отказывали в возможной помощи.

Общая опасность, кроме того, ещё более сблизила Рулава со Святогором, и теперь старый норманн ревниво поглядывал на Стемида, когда юноша, грустно улыбаясь, заговаривал с тем.

Но ревность сейчас же проходила, едва только Рулав вспоминал о всём происшедшем на перынском холме.

Раскаты его хохота гулко разносились по пустынным берегам Волхова, когда он представлял себе жалкую фигуру Велемира, с рыданием упавшего к подножию своего униженного кумира.

Старый норманн весело потирал руки, рассказывая уже не в первый раз всем, даже участвовавшим в нападении на Перынь, об этой сцене. Об одном только он жалел: оплошал он, не рассчитал силы, и его секира, до того не знавшая промаха, не прикончила на месте его заклятого врага — жреца.

К сердечному горю Святогора старый Рулав относился вполне спокойно. Для него непонятны были его страдания. Чувство любви было, конечно, знакомо Рулаву, но не с самой нежной стороны...

Святогор же долго не мог прийти в себя.

Когда он несколько оправился, страшную клятву произнёс он, глядя на свою оставленную родину:

— Всего ты меня лишила! — воскликнул он. — Не матерью мне была, а злою мачехой. Самое дорогое, что в жизни у меня было, отняла. Сама прогоняешь ты меня от себя. Сама отнимаешь меня от себя. Так клянусь я вернуться к тебе, если только жив останусь. Клянусь из края в край пройти по тебе с огнём и мечом, и вспомнишь ты некогда отвергнутого сына. Отомщу я тебе, и будут плач и мольбы, да поздно! Пока не натешусь вдоволь, не опущу меча своего. Не изгнанником вернусь к тебе, а господином.

— Мсти! Месть — сладкий дар богов, — поддержал Рулав, — верь, у нас в Скандинавии ты скоро будешь великим витязем.

— Да, отомщу! — произнёс в ответ Святогор и угрюмо замолчал.

Он всё ещё не мог забыть судорожного предсмертного трепета Любуши, умершей у него на руках.

Отъехав порядочно от Новгорода, вся ватага норманнов и выходцев из Приильменья сделала привал. Ладьи были причалены к берегу, люди сошли с них и прежде всего решили выбрать себе предводителя.

Спору и крику было немного. Вождь у славянских выходцев был давно намечен. Почти в один голос все они пожелали, чтобы «верховодил» их общий любимец Святогор.

Юноша долго отказывался от этой чести, но просьбы были так упорны, что, в конце концов, он должен был согласиться.

На самой маленькой ладье идёт он по Волхову во главе небольшой флотилии своих товарищей. Далеко впереди белеют паруса ладей скандинавов. Из них только один Рулав остался со Святогором, решив никогда более не разлучаться с ним. Весел старый норманн. Скоро-скоро увидит он и дорогую родину и милые фиорды — весел так, что даже распелся. Вот его песня:

Весёлость Рулава заразительно действовала на всех его спутников, среди которых преобладали молодые люди, и без того всегда склонные к веселью.