Им забивают в рот кляпы-обрубки — очевидно, чтоб помешать им проклясть палачей. Им выдирают, зажав в "расщеп", бороды — символ колдовского могущества и жреческого сана. И даже после этого, натешившись вдосталь, каратель не смеет сам убить волхвов — он приказывает родичам принесенных в жертву знатных женщин: "Мстите!".

Есть в рассказе о восстании и гибели волхвов очень сильный эпизод, который не поняли ни исследователи, ни, похоже, сообщивший его летописец. Когда палач, видимо, приказав вырвать на минуту кляп изо рта пленных кудесников, глумливо полюбопытствует — что-де сказали им Боги (а куда подевались восседающий в бездне "Антихрист" и единственный бог, на пару с сатаной клепавший человека в "мифе"? очевидно, туда, откуда и пришли — в область фантазий монаха-летописца), жрец выдохнет окровавленными, разодранными губами:

— Встать нам перед Святославом!

Янь, как сказано, был воеводой Святослава Ярославича. Учёные поняли слова волхва так, что он требовал-де "законного" княжьего суда. Да какое дело было до князя-христианина, до законов вероотступников жрецу древних Богов?

Неужели о нём он вспоминал перед лицом неотвратимой и мучительной смерти, словно булгаковский Иешуа, на кресте бормочущий "Игемон…"? Вы, читатель, как хотите — а я не верю в это. Не верю ни секунды.

Совсем другого Святослава поминал обречённый кудесник. Святослава Храброго, неколебимого поборника родных Богов, ужас христианской Византии, победителя хазарских предков Вышатича. С ним ждал встречи, закончив все свои земные пути…

Волхвов повесили на дубу, в междуречье Волги и Шексны. Дуб — почитаемое дерево у славян-язычников, а на мысах у слияния рек обычно возводили капища, так что место казни скорее всего было выбрано неспроста.

Так в Риме при "равноапостольном" Константине и "святом" Феодосии христиане убивали и зарывали в храмах Светлого Митры Его служителей, тем самым оскверняя святыню. Так потом комиссары будут расстреливать в алтарях священников и иноков, насиловать и убивать в церквях монахинь…[41]

"Какою мерою вы меряете, таковою и вам отмерено будет".

Правда, вслед за этим летописец сообщает, что висящие на дереве трупы волхвов снял, "угрызя" верёвки, и куда-то "снёс" медведь. Поведение, настолько не типичное для этого зверя, который вообще-то мертвечину не ест в принципе, что впору вспомнить: медведь вообще-то считался воплощением… Велеса.

Того самого скотьего Бога, в честь которого стояло капище в родных для казнённых волхвов Ярославских землях, кумир которого возвышался ещё в Ростове… ещё в XIX веке медвежий череп считался мощным оберегом и мог заменять над дверями хлева или в обряде опашки села… икону святого Власия или Николы Угодника.

Такой череп в русской деревне именовали скотьим Богом — как будто не прошло тысячи лет с тех пор, как скотьим Богом клялись Вещий Олег и Святослав Храбрый.

Так кто же — или Кто же — пришёл за волхвами, служителями Велеса, и куда их унёс?

Игорь Яковлевич Фроянов даже сравнивает посмертную участь волхвов с воскресением и вознесением — в языческом, разумеется, варианте.

Третьим — считая с киевским — выступлением волхвов в конце XI столетия было явление волхва в Новгороде в 1071 году.

Впрочем, И.Я. Фроянов, со ссылкой на данные дендрохронологии, высказывает предположение, что происходило всё несколько позднее, к концу семидесятых годов XI века. По стволам деревьев археологи обнаружили, что несколько неурожайных, засушливых лет прошли по Северу Руси именно тогда — а подобные условия были наилучшими для выступления приверженцев родной веры.

В Новгороде, по сообщению летописи, восстал волхв, "творяся акы Бог, многы прельсти, мало не всего града". Волхв обещал перейти, "аки посуху", Волхов, хулил христианскую веру и призывал "погубить" епископа Федора, преемника злополучного Стефана.

"Вси яша ему веру", отмечает летописец. Чтобы оценить значение этого "вси", надо помнить, что речь-то не просто о городе, уже сто лет как крещённом "огнём и мечом". Речь — о буйном Господине Великом Новгороде, чья история, как государства, началась со слов "и восста род на род, и не бысть в них правды" и закончилась распрей сторонников Москвы и Литвы, конец которой положил лишь приход московского войска.

Иные примеры единодушного выступления новгородцев на чьей-либо стороне припоминаются с трудом. То есть весь город поддержал мысль об отходе от новой веры и казни её верховного служителя.

Вокруг поднявшего крест Фёдора сгрудилась только ощетинившаяся клинками дружина князя-черниговца Глеба Святославича — люди, чужие Новгороду. А с другой стороны, за волхвом был весь город. Настолько непрочна оказалась в сердцах новгородцев пришедшая с "огнём и мечом" в северные края вера.

Особенно останавливаться на летописной версии того, как произошло-де убийства волхва, мы не станем. История о мнимом мудреце, не сумевшем предугадать собственную смерть, известна от Китая до Франции. Этой расхожей историей летописец прикрыл неприглядную истину — убийство жреца на переговорах.

Разумеется, не имеют особого смысла и рассуждения о каком-то особом языческом менталитете, по которому-де гибель волхва показала новгородцам его неправоту. Не могло быть таких убеждений в вере, великий защитник которой сказал: "Мёртвые сраму не имут!"

А то, что люди после гибели волхва не решились вступать в бой с княжеской дружиной, — ну, во-первых, гибель вождя, на людей любой веры действует угнетающе. Незадолго до новгородских событий в Англии, во время битвы при Гастингсе, нормандские рыцари-христиане, прирождённые воины, едва не кинулись бежать, решив, что их вождь, герцог Вильгельм, убит.

Тому пришлось идти на смертельный риск, сорвав в гуще сражения закрывавший лицо шлем, чтоб предотвратить бегство войска. Насколько ж тяжелее пришлось новгородцам, большинство которых были мирными людьми?!

А во-вторых — кто сказал, что не было стычки? Летописец-монах? Не знаю, как вы, читатель, а я вполне допускаю, что "людие разошлись по домам" под настоятельным воздействием дружины князя Глеба, притом многие из них угодили в тот же "дом", что и несчастный кудесник.

Во всяком случае Новгород не простил — ни князю-убийце, ни вдохновителю вероломства — епископу. Очень скоро после этих событий Глеб был изгнан — изгнан, судя по всему, не миром — князю, по выражению летописи, пришлось бежать в земли чуди заволочской — кстати, веское доказательство, что убитый кудесник никакого отношения к этой чуди не имел, чего ради, в ином случае, его убийце искать укрытия в землях соплеменников жертвы?

Там он и обрёл бесславный конец. Недоброй смертью помер и епископ Федор — владыку, по сообщению Новгородской летописи, загрызли свои же псы.