Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не знаю, почему она так о нем беспокоится: потому что он наследный принц Франции или потому что она считает его любовью всей моей жизни? В любом случае я не чувствую ни малейшего облегчения, когда она кивает мне в знак того, что он не умер. Но мне бы не хотелось сейчас попадать под стражу за убийство наследника престола.
– Не собираешься рассказать мне, откуда ты его знаешь?
Я вздыхаю.
– Однажды я наведалась к нему в спальню.
Этти вскрикивает: она смущена, но очень взбудоражена.
– Чтобы ограбить его, Этти. Не смотри на меня так. Это было несколько лет назад.
Наступает молчание, а потом Этти произносит:
– И все-таки он еще помнит тебя.
Ее слова повисают в воздухе между нами; я ощущаю, будто в этом моя вина.
Пытаюсь прикинуть, велика ли вероятность, что он уже не держит на меня зла, – все-таки я украла у него фамильную драгоценность.
– А он тоже очень красивый, – тихо говорит Этти, как будто принц участвует в каком-то соревновании, о котором мне ничего неизвестно.
– Правда? – говорю я, как будто не замечала этого прежде.
18. Чистота
Когда мы прибываем во дворец, Этти все берет в свои руки. Не потому, что она лучше знает нравы знати (она их не знает), но потому, что в ней прекрасно сочетаются обаяние и трогательность. Когда распахивается дверца экипажа, в карету заглядывает круглое, как луна, и краснощекое лицо служанки. Этти тут же разражается потоками слез, указывая на принца, и сквозь всхлипы бормочет невнятные объяснения. Начинается ужасная суета. Люди носятся туда-сюда; слышатся приказы и крики, принца выносят из кареты пятеро мужчин, как будто один человек не достоин взять на себя столь ценный груз.
Вообще-то нам пора бежать. Скорее всего, принц прикажет нас арестовать, когда придет в себя: мне кажется, кража у наследника французского престола карается повешением… Но если я сейчас сбегу, то мой план провалится, и я не смогу защитить Этти от Тигра. Принц вроде бы не слишком разозлился, увидев меня, и если я останусь, то, вероятно, где-то в недрах Тюильри найду кладовую с зерном, которое мне нужно позарез.
В воцарившемся хаосе никто не задает нам вопросов. Мы прибыли сюда, чтобы выпить чаю с королевой, как в слезах повторяет Этти, когда круглолицая служанка возвращается и, втягивая носом воздух, пытается разобрать, чем от нас пахнет: дымом и порохом.
– Необычный выбор, – говорит она с явным разочарованием в голосе.
Этти раскачивается из стороны в сторону и льет горючие слезы. Круглолицая служанка бранит ее за это, а потом щелкает пальцами, и рядом с ней сразу появляются два лакея.
– Вот эта полумертва от увиденного. Отнесите ее во дворец, – говорит она.
Так что даже Этти несут внутрь на руках. И только я предпочитаю войти на своих ногах.
* * *
Сначала нас отправляют в sale de bains[19], в которой нет ничего, кроме огромной перламутровой ванны на позолоченных львиных ногах. От ванны идет пар, и выше бортиков поднимаются горы чего-то густого и белого. Выглядит все это как большущая миска хорошо взбитых белков, а пахнет лавандой.
– Что это? – спрашивает Этти.
– Это ванна для мытья. Ты же не можешь встречаться с королевой, пока от тебя несет как от зрелого камамбера!
Мы снимаем одежду, которую женщина с круглым лицом собирается немедленно сжечь, но я не готова расстаться с набором отмычек, когтей и ножей; слуги рассматривают их со все возрастающим беспокойством. Мне достаточно укусить одного из них, чтобы они разрешили мне оставить при себе оружие. После этого нас с Этти бесцеремонно запихивают в огромную ванну, в которой можно было бы утопить по крайней мере пятерых.
Сначала они замачивают нас в кипящей воде, «чтобы грязь отстала». Потом начинают нападение. Четверо горничных в васильково-синих юбках, вооруженные щетками, вытягивают нас на поверхность и поливают какими-то ароматными жидкостями. Я визжу и кричу, а Этти почему-то не переставая хихикает. Они трут мочалкой каждый сантиметр моего тела до тех пор, пока я не начинаю чувствовать себя освежеванной. Потом они принимаются за мои волосы, густо смазывают их каким-то маслянистым бальзамом, от которого так сильно пахнет розами, что я начинаю беспокоиться, не умру ли от обилия всех этих ароматов. Только начинаю привыкать к тому, что их пальцы массируют мне голову (оказывается, это довольно приятное ощущение), как на меня уже выливают кувшин чистой воды.
Отплевываясь, я ругаюсь как сапожник.
– Никогда еще не видела такой неблагодарной замарашки, а тебе ведь оказана такая честь! – отчитывает меня круглолицая фрейлина.
После этого нас вынимают из воды и вытирают мягкими белыми простынями. Горничные дерут мои волосы расческой так, будто хотят вырвать все до единого волоска.
Когда шевелюра Этти немного подсохла, ей плетут косы, а мне закручивают пучок и закалывают моими же отмычками, которые слуги приняли за шпильки. Нас укутали в теплые стеганые халаты, на ноги надели домашние туфли из тончайшей белой кожи на меховой подкладке (делаю себе заметку прихватить их с собой, когда буду уходить). Затем нас куда-то ведут по черной лестнице. Круглолицая фрейлина отпирает дверь, подталкивает нас в комнату и закрывает ее за нами.
Эта комната не меньше, чем весь постоялый двор Тенардье, и кажется, из всех комнат во всех богатых домах, куда я пробиралась, в этой больше всего яркой и давящей позолоты. Она обрамляет каждую дверь, каждое окно и каждый угол, присутствует почти во всех предметах в комнате, от резных часов до канделябров и подсвечников. Вокруг одно сплошное золото. А где не золото, там шелк: узорчатые шторы, расписанные вручную обои, наволочки, постельное белье. Занавеси массивного балдахина над кроватью тоже шелковые, с кисточками по краям, и украшены вышитыми золотом фигурками резвящихся животных.
А везде, где нет позолоты и шелка, – цветы. Кажется, будто цветочница сошла с ума и разбросала содержимое своих корзин по всем мыслимым и немыслимым поверхностям. Потолок расписан розами, изящные китайские сады раскинулись по стенам, лилии и гвоздики рассыпались по толстому светлому османскому ковру.
Позади нас слышится щелчок: нас заперли в комнате, что совершенно меня не беспокоит, потому что не бывало еще такого замка, который я не могла бы открыть.
Рядом с неприлично огромной кроватью, почти полностью скрытой под горой пышных подушек, накрыт обеденный стол, заставленный тарелками с холодным мясом, порезанными на изящные дольки фруктами и сырами. В животе урчит, и я подхожу поближе, чтобы хорошенько изучить