Алекс не пытался остановить ее. Он словно читал ее мысли за те минуты молчания, пока она стояла к ним спиной, и он знал, что она, как и всегда, приняла смелое решение. Но для нее еще не все закончилось, и она вскоре поймет это.

Джинни направилась в свою комнату. Ей было тошно, но она не представляла, что могла бы предпринять, чтобы изменить неотвратимое развитие событии этого дня. Единственное, в чем она была уверена, это то, что не может никого видеть сейчас. Она заняла себя на некоторое время, зашивая разорванное кружево на платье, потом подошла к окну. На конном дворе никого не было, кроме Джеда, который чистил Буцефала охапкой соломы, наводя лоск на бока вороного. Джед ответит на вопрос, который она не хотела задавать, но все же знала, что не успокоится, пока не спросит.

Выбежав во двор и не встретив никого по пути, она подошла к Буцефалу. Джед, насвистывая что-то сквозь зубы, встретил ее кивком, который, несмотря на свою краткость, был почти дружеским. Джинни провела рукой по теплой мускулистой шее жеребца.

— Что с ними будет, Джед?

— Порка, — ответил он бесстрастно. — Двадцать ударов плетьми на заходе солнца. Отвернувшись, Джинни издала странный, неразборчивый звук.

— Это легкое наказание, — сказал Джед. — Они должны быть в состоянии завтра идти маршем.

— Как вы можете быть таким бессердечным? — Но, обвиняя солдата, она знала, что это Алекс распорядился о наказании, практично позаботившись и о завтрашнем дне.

Джед не счел нужным отвечать, взял еще одну охапку соломы и намочил ее как следует, прежде чем обтирать бока коня.

Джинни вернулась наверх, зная, что ей не следует удивляться и тем более — ужасаться. Порка и смертная казнь никого не удивляли и так же часто касались гражданского населения, как и армии. Так было всегда. Столб для порки и колодки были достаточно привычным зрелищем на рыночных площадях, и она редко обращала на них внимание. И конечно, ей никогда не приходило в голову сомневаться в необходимости таких кардинальных методов, и она была уверена, что ее отец, мягкий Джон Редферн, будучи судьей, должно быть, приговаривал к подобным наказаниям. Сейчас же разница была в том, что именно она была в какой-то степени виновной. И хотя здравый смысл и врожденное чувство справедливости говорили ей, что это не так, она все равно чувствовала свою вину. Ведь если даже Алекс поверил в это, то и другие поверят. Ее положение в отряде станет совершенно невыносимым, если только она не предпримет что-то, чтобы исправить ситуацию.

Она сидела в душной маленькой комнате до конца дня, с непонятным страхом ожидая захода солнца; и все-таки пронзительный сигнал горна и бой барабанов, резкий в сгущавшихся сумерках, застал ее врасплох. Сердце заколотилось, когда она подошла закрыть окно, чтобы отгородиться от внешнего мира. На лестнице послышались быстрые шаги, потом дверь открылась и на пороге появился Алекс, со шпагой и мушкетным ремнем на боку.

— Пошли, — тихо сказал он. — Пора.

Джинни смотрела на него, на какое-то мгновение потеряв дар речи. Он мог иметь в виду только одно. Не говоря ни слова, она отрицательно помотала головой, держась за спинку низкого кресла.

— Пошли, — повторил он, властно протягивая руку.

— Нет… нет, не пойду. — Она снова сильно замотала головой. Что же он за человек, чтобы ожидать от нее подобного?

— Ты должна, — сказал он неумолимо. — Это справедливость, и нужно видеть, как она осуществляется.

— Только не мне, — заявила она уже более твердо.

— Именно тебе. Ты будешь присутствовать, и тогда окончательно поймешь, что мои указания даются не просто из-за удовольствия ощущать власть.

Джинни сильнее вцепилась в спинку кресла.

— Значит, ты накажешь меня таким образом? Заставив жертву присутствовать при наказании ее обидчиков?

Вместо ответа Алекс потянулся к ее руке.

— Пойдем, Джинни.

Джинни мрачно вцепилась в спинку кресла, когда Алекс потянул ее к себе.

— Ты не можешь заставить меня сделать это, Алекс Я не пойду. — Алексу пришлось тащить ее к двери, вместе с ней и кресло, скрежетавшее по деревянному полу. Джинни отпустила этот бесполезный якорь и в отчаянии прибегла к тактике пассивного сопротивления, вдруг резко сев на пол.

— Вставай! — Алекс посмотрел на нее, дергая ее за руку.

Джинни покачала головой.

— Тебе придется тащить меня или нести всю дорогу, — сказала она с ледяной решимостью. — И я буду кричать, не переставая.

Посмотрев в ее серые глаза, горевшие решимостью, узнавая упрямый изгиб губ, Алекс понял, что проиграл. Как и все опытные бойцы, он не стал терять время на организацию упорядоченного отступления. Отпустив ее руку, он отвесил насмешливый поклон, повернулся на каблуках и вышел из комнаты.

Прежде чем встать, Джинни подождала, пока затихнут его шаги на лестнице. Теперь она точно знала, что сделает и что нельзя медлить. Лагерь опустеет, и вокруг гостиницы не будет охраны, пока длится экзекуция. Она взяла все, что необходимо, из багажа: мази и прокипяченные повязки, густую травяную пасту, из которой сделает компресс, если рубцы от плетки будут глубокими. Она быстро сбежала по лестнице и вышла на опустевший конный двор. Барабан все еще звучал, но это был единственный звук, и никого не было видно. Наверно, все обитатели гостиницы отправились посмотреть этот спектакль. Несомненно, некоторым из них он доставит большое удовольствие.

Выйдя на тропу, она проскользнула между кустами и оказалась в лагере. Здесь была охрана, но Джинни сразу честно сказала, что пришла, чтобы позаботиться о ранах арестованных. Ведь на следующий день предстоит марш, и им будет легче, если боль утихнет.

Конечно, солдаты знали, кто она и что произошло в этот день. Но она говорила так решительно и властно, давая понять, что имеет разрешение полковника проявить милосердие, смысл ее заявлений был настолько очевиден, что без дальнейших расспросов ее провели в палатку, куда должны были привести ее обидчиков.

Пока Джинни ожидала их, она с некоторым для себя интересом отметила, что совершенно не боится. В любую минуту здесь появятся разгневанные, мрачные солдаты, но сейчас они не сделают ей ничего плохого, что бы о ней ни думали. Главный вопрос, уговорит ли она их принять ее искреннюю помощь. Если они согласятся, то она в какой-то степени загладит вину и одновременно покажет, что не затаила на них злобу и считает дело законченным. Удивительно, но она ни разу не подумала о том, как Алекс отреагировал бы, если бы узнал о ее намерении.

Барабан наконец смолк, раздался звук приближающихся шагов. Джинни тихо сидела в палатке в самом конце лагеря. Снаружи послышались голоса; потом полог откинулся, и четыре капрала помогли войти двум солдатам. Джинни, не дав им времени сказать что-нибудь, решительно взяла дело в свои руки. Она велела положить солдат на подстилки и присела возле них на колени, закатывая рукава. Джинни работала молча. Собравшиеся люди с изумлением смотрели на нее; и когда раны были промыты, она наложила на них травяную пасту толстым слоем, прежде чем перевязать их полосками ткани.