– Бриссар, снимите его оттуда немедленно! – приказал барон и стремглав бросился в собор. – Беатрис! Все в порядке? Оставайся там!

Перескакивая через обломки досок, через копошащихся на паперти господ, слетевших с трибуны, вампир бросился к набережной, чтобы проследить путь кареты, но той уже не было в пределах видимости.

Через несколько минут королю Людовику и кардиналу Ларошфуко доложили, что из-за обрушения трибуны пострадали три десятка гостей, но смертельных исходов нет, а стало быть, церемонию можно продолжать.

Де Бреку вернулся с набережной к тому моменту, когда уже закончилась первая часть венчания, и католики проследовали в Нотр-Дам, чтобы присутствовать на мессе. Протестанты остались ждать снаружи.

Неподалеку от злосчастной трибуны лекари оказывали помощь пострадавшим; воспользовавшись таким удачным соседством и прикрытием, здесь же Светлые и Темные целители заживляли раны участвовавшим в скоротечной схватке Иным. К сожалению, нескольких бойцов лишились оба Дозора – копыта мраморного жеребца не оставили им ни малейшего шанса выкарабкаться.

У Малыша было сломано плечо и ключица, но он, хоть и был бледен и явно терпел сильную боль, старался выглядеть настоящим героем, каковым, по сути, и являлся. Пока лекари возились с его костями, разве что ленивый не подошел к оборотню, чтобы выразить свое почтение. Темные ликовали – беду удалось отвести именно их представителю, пусть и не состоящему в Дневном Дозоре. Светлые вели себя весьма достойно, поздравляя Малыша.

– Ты молодец, дружище! – шепнул подошедший де Бреку. – Но ведь ты должен был находиться в лазарете при казарме, под охраной!

– Сбежал! – легкомысленно пожал могучими плечами оборотень и тут же болезненно скривился от этого движения. – Теперь-то уж точно отпустят из-под ареста!

– Но не из лазарета, – заметил барон. – Мало тебе еще не заживших ран – ты уже и новыми обзавелся!

– Его удалось поймать? – спросил Малыш, с надеждой глядя на де Бреку.

Барон медленно покачал головой.

* * *

Убогая комната в «Лилии и кресте» – совсем не то же самое, что библиотека в фамильном замке. Однако если сесть на стул, расслабиться, закрыть глаза и заставить сознание не фиксировать просвечивающие сквозь пергаментные веки детали реальности, вполне можно почувствовать себя удобно устроившимся в кресле у камина. Пламя, будто большой мохнатый пес, уснувший у твоих ног, лениво ворчит и изредка порыкивает искрами, когда сухие поленья начинают трещать и шипеть смолой.

Огонь не грел, но создавал иллюзию тепла, поскольку любой с молоком матери впитал простую истину – тепло там, где языки пламени без устали трудятся, вылизывая дерево до черной сердцевины, до раскаленных углей, до седой золы.

Де Бреку всем телом ощутил, как пробил церковный колокол. Полночь.

В лоскутах огня, существующего вместе с камином и креслом только в воображении барона, проступили черты знакомого лица.

– Не спишь? – кривляясь, произнесло огненное лицо. – Или только что проснулся?

– Я рад тебе, Гвидо. Ты сейчас далеко, старый друг?

– Ближе, чем ты думаешь, – хохотнул гость в камине, выдыхая в комнату сизый дым. – Чему же ты рад? Неужели у тебя закончились все мои амулеты?

– Амулеты закончились, но не в них дело. Мы давно не виделись.

– Неужели? Мне казалось, совсем недавно я имел счастье лицезреть тебя у себя дома.

…Чадящие черные свечи, кроваво-красный бархат. Обнаженное тело в полумаске – в прорезях видны расширенные зрачки. Чувственный рот кривится то ли от боли, то ли от наслаждения. Самка. Корм. Все кружится…

Де Бреку сосредоточился и возразил:

– С ночи большого бала, который ты устроил в честь весеннего равноденствия, прошло почти два месяца. Впрочем, я никогда не мог уследить за тем, как время течет для тебя.

Живущее своей огненной жизнью лицо стало задумчивым:

– Ты прав, Этьен, два месяца – это многовато для добрых друзей, если их не разделяет война. Но что мешает тебе пожаловать ко мне в гости?

– Я ведь даже не представляю, где ты сейчас, Гвидо.

Голова в камине завертелась из стороны в сторону.

– А дьявол его знает, Этьен! – наконец признался человек из пламени, которого де Бреку называл Гвидо. – Но здесь потешно. Хочешь – присоединяйся! Я найду способ перенести тебя в это место… где бы оно ни было.

Барон сделал отрицательный жест:

– Не теперь. Сейчас я нужен здесь.

– Ришелье?

– И не только, – вздохнул де Бреку. – Меня тревожит множество вещей, которые вроде бы не имеют ко мне отношения, но мимо которых я не могу пройти.

– О чем или о ком ты ведешь речь, старина?

– Например, есть женщина, которая беспричинно любит меня, а должна бы любить кого-нибудь еще. Или мужчина, который без повода ненавидит меня, а должен бы ненавидеть кого-то другого. Меня тревожат дети…

– Дети?

– …которые должны и не должны родиться. Меня беспокоят все эти торжества, которым нет конца. А еще меня волнует интрига, в которую я случайно оказался вовлечен, поскольку перехватил одно письмо… Скажи, старый друг, известна ли тебе особа, которую могли бы называть банкиршей?

– Мне известно несколько таких особ, однако бо́льшая их часть уже не в этом мире… – Голова снова покрутилась, рассматривая сквозь огонь что-то, чего де Бреку не мог увидеть ни с закрытыми глазами, ни с открытыми. – Но, кажется, и не в этом тоже. А из ныне здравствующих, да продлятся их дни… или закончатся поскорее… Например, бывшую покровительницу твоего внука ее во всех смыслах достойный муженек любя называл «моя толстая банкирша».

– Марию Медичи?!

Де Бреку был так ошарашен этой новостью, что распахнул глаза. Однако лицо перед его мысленным взором не исчезло, не растаяло, оно все так же подергивалось и кривлялось в языках несуществующего пламени.

– Что, неподходящий вариант? – усмехнулся человек в камине. – Или, наоборот, слишком подходящий?

– Пока не знаю… Прости, Гвидо, мне нужно обдумать то, что я от тебя услышал!

– Увидимся, старина!

– Увидимся, друг.

Барон движением руки развеял видение, поднялся со стула и прошелся по комнате взад-вперед; стучали каблуки, звенели шпоры, напрочь лишая любого свидетеля возможности представить, сколь бесшумны могут быть вампиры.

Королева-мать и есть та самая банкирша из письма?

Возможно, хотя и сомнительно. С чего бы Анне Австрийской пользоваться примером Марии, если взаимная нелюбовь двух королев стала притчей во языцех? Раньше хотя бы Людовик прислушивался к матери, но с некоторых пор сын только выказывает уважение и терпеливо выслушивает ее советы, однако руководствуется советами совсем другого человека – своего первого министра. Анна же никогда не проявляла особого внимания к словам Медичи. В самом деле, с чего бы? Королева-мать давно уже отстранена от власти, она перестала быть в Лувре грозной фигурой. Оттого, наверное, и перебирается в отдельный дворец, торжественное открытие которого ожидалось со дня на день и было приурочено к нынешним празднествам.