– Но из-за меня он вышел сухим из воды! – Я с отчаянием вздохнула. – Если бы я не держалась так за свою популярность… Господи, у меня просто зла на себя не хватает!

Когда в университете прошел слух, что какой-то студент изнасиловал первокурсницу, а она не сообщила об этом куда следует, я пришла в бешенство. Увидев ее в столовой, я едва сдержалась, чтоб не закричать ей в лицо: «Не спускай ему с рук!» Но в том, как она накладывала в тарелку цветную капусту – которую никто никогда не брал, – было что-то такое, от чего сокрушительно сжималось сердце. Может, она с детства обожала цветную капусту, которую мама готовила специально для нее, несмотря на протесты остальных детей. Мне захотелось обнять эту девушку, прижаться к ее свежевымытым белокурым волосам и шепнуть: «Как я тебя понимаю».

Потому что у меня тоже не хватило духу.

Наутро понедельника мистер Ларсон, как мы и договаривались, первым делом известил директора школы, что Дин Бартон снова «отличился», а с ним и Лиам Росс, новенький. В школьном коридоре на полпути к классной комнате меня встретила миссис Дерн и отправила к директору. Пройдя быстрым шагом мимо комнаты отдыха, мимо распахнутых дверей в столовую, где горстка учеников заканчивала завтрак, я взбежала по ступенькам на второй этаж, в административное крыло. В кабинете директора меня поджидал мистер Ларсон. Он стоял в углу, оставив для меня единственный незанятый стул, и ободрительно улыбался.

Я все отрицала, рассматривая белесые разводы от дождевой воды на сандалиях, и гадала, сумеет ли мама их вывести.

– Значит, тебе нечего нам рассказать? – Директор школы, мистер Ма, едва сдержал вздох облегчения: семейство Бартонов недавно выделило деньги на расширение школьной столовой.

– Нет, – с улыбкой ответила я.

Мистер Ма явно заметил плохо замазанную тональным кремом ссадину на моей щеке, но виду не подал.

– Что с тобой такое? – допытывался мистер Ларсон, когда мы вышли из директорского кабинета.

– Давайте закроем тему, – на ходу взмолилась я.

Мистер Ларсон боролся с собой, чтобы не схватить меня за руку. Я прибавила шагу, убегая от его разочарования, разлившегося в воздухе, как крепкий дешевый одеколон.

Теперь, после стольких лет, Эндрю осматривал меня, как родинку, недавно выскочившую на коже. Когда это она появилась? А вдруг она злокачественная?

– Не суди себя строго, Тиф. Ты пыталась справиться с ситуацией как могла. – В приглушенном свете ламп его широкое, миловидное лицо казалось безупречным. – Ты многого добилась, добилась честным, усердным трудом. В отличие от некоторых.

– Ага, в отличие от Дина, – ощетинилась я, хотя порой мне кажется, что у нас куда больше общего, чем мне бы хотелось.

Мы немного помолчали. Мягкий свет сглаживал острые углы и заполнял пустоту внутри. Краешком глаза я заметила, что бармен поглядывает в нашу сторону, и усилием воли попыталась его отогнать, но он уже спросил:

– Что-нибудь еще?

– Счет, пожалуйста, – попросил Эндрю и полез в карман за бумажником. Передо мной издевательски поблескивал второй бокал с мартини.

– Может, поужинаем вместе? – предложила я. – Как-нибудь до или после съемок?

– С удовольствием, – с улыбкой согласился Эндрю, извлек кредитку и протянул бармену.

Я улыбнулась ему в ответ.

– Спасибо, что понимаете.

– Извини, что не могу остаться. – Эндрю взглянул на часы и вскинул брови. – Мне уже давно пора бежать.

– Все нормально. Буду сидеть тут одна, пить, – театрально вздохнула я, – а остальные будут смотреть на меня и думать, кто я такая и чем занимаюсь.

Мистер Ларсон расхохотался.

– Пересластил, да?.. Тиф, я тобой горжусь.

Трещина на стеклянном колпаке расползлась и стала еще глубже.

Дверь спальни была закрыта, на полу лежала густая тень. Должно быть, Люк решил пораньше лечь спать. Я стащила с себя кожаное платье и немного постояла под работающим кондиционером.

Затем умылась и почистила зубы. Заперла дверь, выключила свет. Бросив одежду на диване, я прокралась в спальню в одном белье – на мне был самый красивый комплект. На всякий случай.

Люк шевельнулся, когда я открыла ящик комода.

– Привет, – прошептал он.

– Привет. – Я расстегнула застежку бюстгальтера, и он упал к моим ногам. Раньше Люк сразу после этого зазывал меня в постель, но такого уже давно не случалось. Натянув шорты и майку, я забралась под одеяло.

Комнату наполнял арктический, неестественно свежий воздух. В полумраке, разбавленном бликами одиноко светящихся окон башни Свободы, где допоздна засиживались воротилы банковского дела, я увидела, что Люк лежит с открытыми глазами. В нью-йоркских квартирах никогда не бывает по-настоящему темно – еще одна причина, по которой я люблю этот город. Здесь во все часы дня и ночи в комнату проникает свет с улицы, заверяя, что где-то еще не спят, что кто-то сможет прийти на помощь, если потребуется.

– Довольна? – спросил Люк невыразительным голосом, плоским, как беговая дорожка вдоль Вест-Сайд-Хайвей.

– Я рада, что мы встретились и поговорили, – ответила я, тщательно подбирая слова.

Люк с немым укором повернулся ко мне спиной.

– А я буду рад, когда все это наконец закончится и ты станешь такой, как раньше.

Я знаю, по какой Ани он соскучился. С какой Ани хочет ложиться в постель. Это Ани, вернувшаяся из «Чикен-бокса» – самого крутого бара на Нантакете, у входа в который вьется долгая очередь зябнущих девиц в легких коротких платьицах пастельных оттенков. Там работает одна барменша, Лесби. Вообще-то ее зовут Лиз, но, если ты размером с оголодавшего бегемота, одеваешься в камуфляж и носишь кольцо в носу, то привилегированные отморозки считают верхом остроумия окрестить тебя «Лесби».

Женушки друзей Люка начинают нервничать и дергаться в присутствии Лесби, но только не я. В нашей компании ходила набившая оскомину шутка: отправьте Ани делать заказ, и она вернется хотя бы с одним коктейлем за счет заведения, потому что Лесби к ней неровно дышит. Люк обожает Лесби, поскольку она подчеркивает пропасть между мной и остальными, симпатичными, но бесполыми девушками в накинутых на плечи теплых кофтах и с пузатыми жемчужинами в ушах. А Люку досталась такая, что не только не робеет в обществе брутальной лесбиянки, но и флиртует с ней напропалую.

– А вот и моя Ани Леннокс, – расплывается в улыбке Лесби, едва завидев меня. – Сколько обычных? Сколько без сахара?

Я показываю нужное количество на пальцах, и Лесби со смешком рапортует:

– Будет сделано.

Пока она наполняет бокалы, Люк, уткнувшись в мои влажные от тумана волосы, горячо шепчет в ухо:

– Почему она опять зовет тебя «Ани Леннокс»?

– Потому что Анни Леннокс – лесбиянка. Жирный намек на постель, – неизменно отвечаю я, склонив голову набок и подставив шею для поцелуя.