Кучер тряхнул вожжами, и лошади тронулись.

— Ты тиха сегодня, о Темное Пламя Запада.

Некоторое время Зоесофья смотрела в окно на проплывающие здания. Потом, не оборачиваясь, произнесла:

— Ты никогда не должен прикасаться к Жемчужинам.

Довесок ответил уязвленным тоном:

— Мадам, я джентльмен! С тем же успехом можно сказать, что я истово верю в серийную моногамию.

— По моему опыту, мысли джентльмена и его поступки редко совпадают между собой. Но позволь спросить тебя о следующем: предположим, ты поцеловал одну из моих сестер — к примеру, Олимпию, едва коснулся кончиков ее пальцев, и на ее коже не появились волдыри. Что, по-твоему, стала бы она делать дальше?

— Вероятно, она бы ухватилась за возможность избавиться от мучительной девственности. Но я бы никогда…

— Все мои сестры добросердечны и щедры. Их такими создали. Поэтому Олимпия сперва поведала бы сестрам о счастливой возможности. Затем, уже группой, они бы набросились на тебя. А теперь я хочу, чтобы ты припомнил последние несколько ночей и спросил себя вот о чем: в каком состоянии ты бы пребывал сейчас, если бы я была здесь в шести экземплярах?

— О, боже.

— Именно. Чтобы пережить подобный опыт, надо быть более сильным человеком, чем ты. Хорошенько подумай об этом.

Довесок подумал. Спустя пару минут он встрепенулся и обнаружил в окне два отражения: собственную морду с весьма глупой ухмылкой и мрачно нахмуренную Зоесофьи за его плечом. Жемчужина ухватила Довеска за промежность и в ярости крикнула:

— Ты свинья! Ты возбудился!

Приняв самую искреннюю мину, Довесок воскликнул:

— Какой бы мужчина не возбудился, учитывая образы, над которыми ты настоятельно велела мне поразмыслить? Создаешь фантазию из женской плоти в духе Арабских Ночей, пещеры эротических сокровищ Аладдина. Разумеется, я и возбудился — в своем воображении. Точно так же я наслаждаюсь исходными сказками в классическом переводе сэра Ричарда Бартона. Однако я никогда не отправлялся в Аравийскую пустыню на поиски описанных в них сокровищ.

— Только потому, что ты знал, что богатства вымышленные. В противном случае, уверена, пресловутая лампа была бы уже у тебя. Ты самый, черт подери, гениальный в достижении того, чего ты хочешь. — С этими словами Зоесофья стянула перчатки. Сильными голыми руками она взяла Довеска за передние лапы. Когда он попытался высвободиться, то понял, что не может этого сделать. Хватка у нее была мертвая.

Зоесофья наградила Довеска сочувственно-ласковой улыбкой, как улыбается женщина повесе, который вольно или невольно доставил ей огромное физическое и эмоциональное наслаждение. В ней в равной степени смешивались насмешка и нежность.

— Милый, дорогой Дон Весок, — прошептала она, — мне жаль, что приходится так поступать. Но я поклялась защищать Жемчужин, и поэтому должна.

— Что ты затеяла?

— Я собираюсь поцеловать тебя, долго и крепко и так восхитительно, что, хочешь ты того или нет, у тебя сначала захватит дух, а затем твой мозг ощутит недостаток кислорода. В итоге ты погрузишься в состояние бездумной эйфории. И тогда, в момент высочайшего блаженства, я сверну тебе шею.

— Мадам! Это не по-дружески.

— Когда дверь кареты откроется, увидят твой труп и рядом меня — в истерике и явно травмированную ужасными событиями, которые произошли внутри — каковы бы они ни были. А когда я оправлюсь достаточно, чтобы рассказать о трагедии, уверена, я сумею состряпать нечто убедительное.

Не ослабляя хватки, Зоесофья наклонилась вперед. Губы ее раскрылись. Розовый кончик языка облизнул их и увлажнил. Взгляд ее был ласков и безжалостен. Довесок не раз смотрел в лицо смерти. Но никогда прежде она не выглядела столь желанной. И никогда еще красота не казалась такой пугающей.

— Стой! — завопил Довесок. — В этом нет необходимости! Мне известна твоя тайна!

Зоесофья замерла.

— Ну?

— Ты — единственная из Жемчужин, которая не была заклятой девственницей. Обоснование, которое я тебе привел, — просто чистая софистика. Твои сестры покрылись бы волдырями от моих прикосновений и умерли бы от моих объятий, ибо данные им мысленные приказы нельзя отменить логическими ухищрениями. Ты, зная истинную ситуацию, всего лишь притворилась в том, что я тебя убедил.

Зоесофья отпустила Довеска и откинулась на подушки. Наконец она спросила:

— Как ты догадался?

Потирая саднящие лапы, дабы восстановить кровообращение, Довесок пояснил:

— Легко. Я спросил себя, неужели в группу из семи женщин, от которых ожидалось, что они будут вступать в интимный контакт с князем Московии, халиф не удосужился бы поместить шпиона. «Немыслимо!» — был ответ. Далее я рассудил, что шпион вряд ли будет связан теми же мысленными командами и ограничениями, что и остальные, поскольку это затруднит деятельность по сбору информации. И, наконец, я спросил себя, которая из семи невест больше всего подходит на роль шпионки, — и одна выделялась, будто лампа во тьме, своей проницательностью, умом и самообладанием.

— Но рисковать с предположительно заклятой девственницей! Окажись твои выкладки неверными… — Выражение лица Зоесофьи было загадочным, но Довесок, имевший некоторый опыт общения с женщинами, читал его как раскрытую книгу. Зоесофью интересовало, хватит ли у Довеска глупости сболтнуть очевидный для него факт, что она не девственница. Тогда она, несомненно, оторвала бы ему голову, а то и другие части тела. Она действительно была далеко не невинна. А уж если судить по ночам, проведенным вместе, то никаких сомнений не оставалось. Однако у юных дам — своя гордость. Неосторожное слово сейчас могло обойтись Довеску очень дорого.

— Всегда имелся шанс того, что я ошибся, — признал он. — И я думал об этом долго и серьезно. Зная не только твою силу, но и твою страстную натуру, я слишком хорошо осознавал, что мог бы поплатиться своей жизнью.

— Тогда зачем испытывать судьбу?

— Я решил, что награда того стоит.

Зоесофья умолкла. Внезапно, обернув нижнюю часть лица шарфом ради сохранения скромности, опустила окно, высунулась и окликнула кучера:

— Сколько еще до дома Хортенко?

— Пятнадцать минут, госпожа, — ответил возница.

— У нас достаточно времени, — она закрыла окно и принялась расстегивать на Довеске рубашку.

— Милая дама! — воскликнул тот в изрядной тревоге. — Что вы делаете?

— Я принадлежала к Византийской Секретной Службе буквально с того момента, когда мои гены были смешаны in vitro,[15]— прошептала Зоесофья. — Нет ничего — абсолютно ничего… против чего я не могла бы устоять. — Ее ладонь ласково скользнула по щеке Довеска. — Но мужчина, добровольно идущий на риск ради обладания моим телом, близок к мечте.