тянулись вдоль всей левой стены и заканчивались возле окна.

Наконец Ганна Катажина остановилась.

– Здесь лежат братья и сёстры Кароля Станислава, – тихим, едва слышным голосом произнесла она. – Миколай Франтишек, Текла София, Ян Флориан, Людвиг Ян, Богуслав Христиан… Для защиты от сглаза при крещении им были даны тайные имена. Это древний проверенный способ. Но он не уберёг их от тяжёлых болезней и ранней смерти…

Славута внезапно остановился.

– О небеса… – застонал кастелян, остановившись.

Юная княгиня, не замечая перемены в поведении собеседника, сделала несколько шагов вдоль внешней стены. Возле зияющего чернотой прохода в соседнюю крипту она остановилась.

– Знаете, пан Славута, иногда я задаю себе вопрос: где моё место? – задумчиво произнесла княгиня. – Может быть, где я сейчас стою? Мне хочется бежать отсюда, бежать далеко, чтобы меня никто не догнал. Но я знаю, что от смерти убежать не удастся. Куда бежать? Человеческое тело суть прах и в прах обратится. И мне становится холодно от этой мысли. Очень холодно и страшно. Уйдём отсюда.

Кастелян не трогался с места, остекленевшим взглядом глядя куда-то в тёмную пустоту.

– Да что с вами? – Ганна Катажина проследила за его взглядом. – Вы пугаете меня…

– Я был так слеп! – процедил кастелян сквозь стиснутые зубы.

Он вспомнил всё: лицо великого гетмана во время отпевания племянницы, прячущую глаза Кристину Барбару, скромный взнос, который Казимир Ян Павел оставил костёлу… Славута вытер вспотевший лоб – да, теперь, после слов княжны, сомнений быть не могло, всё встало на свои места.

– Вам плохо? – испуганно спросила ничего не понимающая княгиня.

– Nomen mysticum… [42]

– О чём вы? – Ганна Катажина решительно дёрнула кастеляна за рукав, и тот, наконец, вернулся в реальный мир.

– Простите, меня, пани, простите. Вы правы, здесь слишком холодно, нам надо уйти.

Кастелян буквально побежал вверх по крутой лестнице, увлекая девушку за собой.

Глава XXII. Латинская цифра “V”

На западе бледнела полоска заката, когда кожаный возок въезжал в ворота Мирского замка. Нервной рукой сорвав застёжку и распахнув дверцу, Славута бросился к апартаментам княгини. Тоном, не терпящим возражений, он бросил дежурившей у дверей пани Эльжбете:

– Доложи!

Та скрылась, а через секунду появилась снова.

– Вас просят!

Катажина, сидевшая перед зеркалом, уже готовилась ко сну. За её спиной Богдана разбирала сложную причёску, Стефания наливала тёплой воды в таз. Глаза княгини встретились в зеркале со взглядом кастеляна, и Катажина поняла, что произошло нечто, о чём она должна знать незамедлительно.

– Выйдите! – коротко приказала она горничным, и обе девушки скрылись за дверью. – Какие новости, пан Славута?

– Сегодня я был в склепе несвижского костёла…

Катажина подняла голову – при упоминании об усыпальнице, где лежали останки её детей, княгиня побледнела.

– И… что?

Славута раскрыл перед княгиней церковную метрику. Княгиня внимательно прочитала надпись и пожала плечами.

– Но что из этого следует?

Кастелян бросил взгляд по сторонам, затем указал на дверь, ведущую во внутренние покои. Поняв, что Славута хочет объясниться без лишних ушей, она кивнула и прошла в опочивальню. Около получаса спустя княгиня и кастелян вновь вернулись в комнату.

– Допустим, так оно и есть, – княгиня говорила медленно, словно взвешивая каждое слово. – Но что можно сделать?

Кастелян провёл по шее, словно воротник натирал ему кожу.

– Надо отложить казнь.

– Это не возможно, вы не хуже меня это понимаете.

– Вы же знаете, что Агнешка невиновна. Она просто не могла убить Наталью – у неё было свидание с вашим сыном.

– Дело не в её невиновности, – княгиня подошла к столику красного дерева, открыла ключом дверцу, вынула продолговатую шкатулку, достала из неё свиток бумаги и протянула его кастеляну. – Казнь можно отложить, можно даже отменить. Но что это изменит?

Кастелян развернул лист – на пергаменте безупречным каллиграфическим почерком было изложено, что Ioann III, Dei gratia Rex Poloniæ, Magnus Dux Lithuaniæ, Russiæ, Prussiæ, Masoviæ, Samogitiæ, etc…” [43], далее было свободное место, после чего стояла размашистая подпись, под ней крепилась большая вислая печать.

– Открытый лист… Так в чём же дело? Жизнь Агнешки в вашей власти!

– Не всё так просто… в моей власти не так уж и много… – Катажина на секунду задумалась. – Я всю свою жизнь принесла в жертву интересам страны и своего дома. С ранних лет меня воспитывали для служения Господу, а затем во имя интересов семьи отдали замуж за нелюбимого человека – да простит мне эти слова мой покойный супруг. То была воля моей матери, так требовали интересы рода, и я ей покорилась. Я любила другого, и сейчас в глубине души его люблю – той первой любовью, которая бывает только раз, которая никогда больше не приходит и которую вспоминаешь всю оставшуюся жизнь. Я рано вышла замуж и рано стала вдовой. Брак с князем Радзивиллом также был совершён не по моей воле – об этом меня просил брат. Я делала всё, что мне велели интересы моего рода и интересы моей страны. Во избежание политических осложнений я не могу прибегнуть к помилованию.

– Чему быть, того не миновать. Если гетман ищет повод для рокоша, он его найдёт. Если не сегодня, то завтра.

– Может быть. Но я этого повода ему не дам. И не просите меня об этом, – княгиня встала с кресла и тяжёлыми шагами прошла по комнате. – Мир в Речи Посполитой и жизнь одного человека – вещи несоизмеримые.

Катажина произнесла эти слова хорошо знакомым Славуте непреклонным тоном. Кастелян вдруг поймал себя на мысли, насколько похожа его собеседница на своего венеценосного брата – словно тень короля Яна Собесского вдруг возникла из темноты ночи и встала за спиной старой княгини.

– Казнить нельзя помиловать… – кастелян вытер пот со лба. – Но как вы будете с этим жить?

– Я видела рокош князя Любомирского, – княгиня подняла голову. – Любую войну с внешним врагом можно выиграть. Но любая война внутри страны оборачивается поражением. Если я смогу предотвратить новый рокош, моя совесть будет чиста.

– Казнь Агнешки станет убийством.

– Не надо громких слов. Разве на войне не убивают? Разве вы не воевали?

Кастелян почувствовал, как кровь горячей волной прихлынула к его лицу.

– Гусарская сабля и топор палача сделаны из одного железа, но рубят по-разному. Моя рука тысячу раз сжимала эфес, но рукояти топора никогда не коснётся.

– Ступайте, – холодно бросила княгиня.

Кастелян, отвесив поклон, повернулся к двери.

–