– А ну его к черту, этого Тобика! Я себе получше найду! А не найду, так плюну на все и запишусь в монастырь!

– В мужской? – насмешливо спросила Глафира.

– А то!

Ирка окончательно развеселилась.

– Знаешь что, подруга? Давай завтра после твоей работы посидим в кафе? Давно я сладенького не едала! На диете, блин, сидела, чтобы поехать с этой свиньей в Таиланд! Он собирался – прикинь! – крокодилов курами кормить! Сволочь! И не жалко бедных курочек!

– Давай, только я завтра сама тебе позвоню, хорошо?

– Звони! Только не очень поздно! Я после шести не ем! Только пью!

Ирка хохотнула и отключилась.

Глафира задумчиво постучала по подбородку телефоном.

– Ты чего? – спросил Шведов, снова появляясь в коридоре.

– Тобик собирается уезжать из страны.

– Так… Значит, наши предположения могут оказаться реальностью.

– И что делать?

– Известить Следственный комитет.

– Почему-то боюсь за Ирку.

– Она же ничего не знает.

– Потому и боюсь. Если мы все правильно думаем, Мягги – страшный человек. А если он решит, будто Ирка что-то знает и из мести захочет его сдать? Может быть, надо ее предупредить?

– Вот тогда ей точно будет угрожать опасность. Она молчать не станет, сразу все выложит Тобику в лицо.

– Она такая, правда. Но ведь Мягги знает, что мы подруги, а значит, может подумать, что я ей рассказала…

– О чем? О наших подозрениях? Мы даже следователю ничего не сообщали.

Глафира задумалась. Конечно, Ирку лучше ни во что не посвящать. И все же… Кто его знает, этого бандита! Решит, что лучше подстраховаться и… Надо что-нибудь придумать. Отправить Ирку куда-нибудь… Куда? На богомолье? Вряд ли согласится. К отцу? Нужно будет объяснять, а как? И вообще – где можно спрятать человека, чтобы его не нашли? Ну хоть по геолокации.

– Сергей, как ты думаешь… – начала она.

В этот момент в двери заскрежетал ключ, она распахнулась, и пред их очами в куртке без рукавов, с огромным синяком под глазом предстал юный Шведов.

Шарик выглянул из кухни, чтобы поздороваться, но увидев расхристанного Ярика, предпочел благоразумно скрыться.

Увидев Глафиру рядом с отцом, Ярик, вошедший со злым и перепачканным грязью лицом, вдруг вытаращил глаза и уставился на них, приоткрыв рот.

Ни фига себе! Вчера перед иконкой Сергия Радонежского, которую дала тетя Мотя, чтобы молился за отца, он попросил святого о помощи в устройстве батиной личной жизни. Так, на всякий случай! И вот те раз! Неужели работает? Никогда бы не поверил! И быстро как! Только загадал, а уже начало исполняться!

– Привет, сын, – сказал отец, разглядывая художественный беспорядок. – Где кровь проливал?

– А… здравствуйте, Глафира. А вы… чего у нас?

– Она у нас того. Не увиливай. Что натворил?

– Почему сразу я? Может, это мне натворили?

– Ну да. Обидели безобидного крошку.

Глафире стало жалко ребенка, на которого наезжает собственный отец.

– Здравствуй, Ярик. Ты голодный? Хочешь я тебе суп с фрикадельками сварю? Это быстро.

Он покосился на отца и кивнул.

– Ярик!

– Ну чего ты пристал, пап!

– Сначала накорми-напои, а уж потом расспрашивай, – поддакнула Глафира.

Шведов зыркнул на нее сердитым глазом и вдруг рассмеялся.

Все как в настоящей семье: отец строжит, мать защищает, дитя капризничает. Знает, что все равно любят, поэтому ничего ему не будет. Пошумят-пошумят, а потом поцелуют и купят гостинчик. А с Элей когда-нибудь так было? Нет, не вспоминается ничего такого. Она не ругала сына и не защищала от строгого отца. Ее просто никогда не было. Всегда свои дела, с семьей не связанные.

– Подрались с командой из лицея. Их судья нам три очка зажилил, – услышал Сергей разговор в кухне.

– А почему судья с их стороны был?

– Наш заболел. Глафира, а можно я, пока суп жду, бутерброд съем?

– Давай я тогда яичницу сделаю.

– Сначала второе, а потом первое?

– Ну и что, раз так вышло. Все равно вкусно будет.

– Я люблю с фрикадельками. Только нам с отцом возиться с супом лень. Особенно лук с морковью жарить.

– Сейчас готовая зажарка продается. Только я сама ее не очень люблю. Соли много.

Заходить в кухню Шведов не стал. Тихо ступая, прошел в комнату, плотно закрыл дверь и набрал номер Беленького.

Надо торопиться, а то уедет письмо с сережкой в дальние края.

Глафире все не давало покоя, что она ничего не может сделать для Бартенева. Вчера вечером, вернувшись от Шведовых, она осторожно, не вдаваясь в подробности, все же сообщила Моте, что профессора увезли на «Скорой» и сейчас он в коме. Долго думать Мотя не стала и утром увязалась за Глафирой, которая отправилась узнать о состоянии больного.

Шведов привез их в госпиталь и сразу уехал. Глафира поняла, что в Следственный комитет. Расспрашивать не стала, чтобы не услышала Мотя. Ей ужасно хотелось прижаться к нему хоть на минуточку, но удержалась. Не хватало еще на людях липнуть! Потерпит до его возвращения.

Мотя ушла в реанимацию, да так там и осталась. Как ей удалось уластить строгого врача, неизвестно, но она сразу же была допущена в палату к профессору и принялась за привычное дело: мыть, переодевать и следить, чтобы у больного не было пролежней. Глафиру тоже пустили, но всего на три минуты.

Олег Петрович выглядел неплохо, только исхудал и зарос щетиной. Создавалось впечатление, что он просто крепко спит и может проснуться в любой миг.

Вот только из комы Бартенев не выходил, хотя врачи обнадеживали.

Глафира сперва хотела дождаться Мотю, но потом поняла, что дело безнадежное. Помыкавшись в ожидании, она прошла в другой корпус и постучала в кабинет к Валерию Кимычу.

Ей нравился друг Сергея. У него была чудесная лысина и веселые глаза. Шведов говорил, что Кимыч прожженный циник, как все эскулапы, но Глафире не верилось. Ее тот встречал ласково, разговаривал любезно и вел себя, как истинный джентльмен.

Мотя и та сразу придумала, как быть полезной. Может, друг Сергея и ей присоветует что-нибудь?

Кимыч выслушал Глафиру и, подумав, сказал:

– Вы ведь знаете, что до девятнадцатого века у человечества практически не было лекарств? Все эти заговоры, шпанские мушки, кровопускания и отвары – чистейшей воды самообман.