- Когда это было?

- Когда? Три или четыре года назад, кажется. В Риме.

- Продолжительный уик-энд на вилле Андрованди?

- Да, да, именно так. «Коронида» тогда устроила пышный прием.

- На этом приеме вы ничего особенного не заметили?

- Что вы имеете в виду?

- Ну, между вашей женой и Дарком, например.

- Почему я должен был что-то заметить?

Брюс объяснил, что у Дарка была любовница, но никто не знал, кто она.

- Только не Патрисия, - спокойным голосом заявил Креспи.

- Вы уверены?

- Уверен, иначе она бы мне сказала. Это в ее духе. Про Марко Ферензи я же знал.

- И тем не менее она не говорила вам о смерти Поля Дарка.

- Это не одно и то же.

Она бы мне сказала. Эти слова застряли у Брюса в голове. Еще одна история из разряда тех, которыми мужчины делятся друг с другом и которые остаются между ними до поры, пока не возникает нужда ими воспользоваться. «Она бы мне сказала». Одни женщины говорят мало, чтобы хранить свои секреты, другие много, чтобы еще надежнее хранить свои секреты. Недавно ему показалось, что Мартина хотела еще что-то сказать по поводу того, как танцует змея, будучи глухой. Он прервал ее. Теперь он почему-то жалел об этом.

Надо было отпускать Жюльена Креспи: он явно ничего не знал. К тому же в ночь убийства жены он находился в деловой поездке во Франкфурте, а в день смерти Поля Дарка - в Мангейме. Вид у него действительно усталый. Подавленный. Так выглядит человек, только что узнавший о смерти того, с кем прожил значительную часть своей жизни.

Брюс посмотрел на часы. Опять слишком поздно идти к Виктору.

Виктору Шефферу снился тот же самый кошмарный сон, что и накануне. Совсем как в действительности, он лежал на своей больничной койке, один в палате, ночью. Но в отличие от действительности грезившаяся ему палата, в которой на потолке отсутствовали лампы-ночники, была погружена в темноту и к тому же он мог открыть глаза. Он привык к темноте и различал предметы. И даже очень хорошо различал. Часть кровати, прямоугольник окна, ночной столик, умывальник, два кресла - в палате одновременно могли находиться не более двух посетителей, - приоткрытая дверь. Именно эти предметы он видел, пока его не усыпили.

В снившемся ему кошмаре шум кольцевой автодороги превратился в чье-то дыхание. Шеффер искал, откуда оно могло доноситься. Казалось, дышал человек. Спокойно, размеренно. Шеффер из сна повернул голову к окну в надежде увидеть соседнюю кровать, а на ней другого больного, спящего и мирно дышащего во сне. Но другой кровати не было. Тогда Шеффер повернул голову вправо и увидел, что кто-то сидит на краю его кровати и смотрит на него. Еще одна фантазия, потому что никто не может сесть на эти слишком высокие кровати да еще с заградительными перекладинами. В темноте Шеффер не мог рассмотреть лицо посетителя, но он знал, что это друг.

Одна деталь превращала сон Шеффера в настоящий кошмар: он знал, что этот друг, с приятной, по всей вероятности, внешностью, имел намерение его убить.

В отношении Патрисии Креспи ничего не прояснилось. Она бы мне сказала. Ничего она не сказала. Все те, кого так или иначе касалось это дело, кроме Жюстена Лепека, охотно давали показания, однако никто не мог сообщить ничего существенного. Кобра издавала некое шипение, но что оно означало, никто не понимал. Алекс Брюс сидел дома в своем кабинете на улице Оберкампф и не выпускал из рук телефон. Номер на улице Клапейрон не отвечал, и мобильник Мартина отключила. Пришло сообщение: голос Мартины произнес одно только слово: «Вам». Это могло означать «Говорить Вам», подумал Брюс, или «Играть Вам», или же «Я принадлежу Вам». Поэтическая, в сущности, натура, эта Мартина Левин. Но колодец. Всегда колодец. Колодец любви. А любовь не может прекратиться, этот колодец неисчерпаем. Как неисчерпаемы и наши сомнения.

Брюс еще раз позвонил Мартине домой и на мобильник, потом перестал звонить. В любом случае у него нет для нее ничего нового, ничего особенного. Но ему хотелось получить отчет о ее визите в Институт Пастера. Всем известно, что Дарк и Креспи были друзьями на факультете, потом коллегами в Институте Пастера, потом сотрудниками в «Корониде». Это почти все, чем они располагают. Негусто. Мартина могла хотя бы позвонить.

Минут через двадцать позвонила Виктория. Она сейчас в кафе «Шарбон», тут полным-полно народу, приходится кричать, и вообще, чем напрягать слух, с трудом разбирая слова, лучше увидеться. Сегодня вечером. Выпить по бокальчику. Алекс ответил, что у него много срочной работы и он позвонит ей в другой раз.

- Может, в другой раз я буду занята! - прокричала она и повесила трубку.

Было около половины девятого вечера. Мартина Левин, пробираясь на мотоцикле через автомобильные пробки, возвращалась из 15-го округа, с улицы Доктёр-Ру, где находится Институт Пастера и где она встречалась с Рашидом Тара - руководителем отдела психопатологии и в прошлом начальника Поля Дарка и Патрисии Креспи. Дарк и его давняя подруга работали в группе клеточной фармакологии - одном из пяти подразделений психопатологии: Креспи с 1982-го по 1998 год, Дарк с 1981 по 1996-й. Рашид Тара, как и сотрудники «Корониды», не мог сказать по поводу названных лиц ничего особенного. Обходительные, трудолюбивые, работали эффективно. Все это она уже сто раз слышала. Креспи и Дарк. Дарк и Креспи. Два научных работника среди двух тысяч четырехсот с лишним штатных сотрудников ста девяти исследовательских отделов института, не считая сотрудников внештатных. В такой массе людей трудно разглядеть отдельные личности. Левин вспомнила слова Рашида Тара: «Наш институт все-таки один из самых крупных исследовательских центров в мире, занимающихся проблемами здравоохранения». Для очистки совести она завела разговор об охране изобретений, и Тара ее заверил, что в институте за этим бдительно следят. К тому же Патрисия Креспи со своей командой в 1995 году заявила патент на изобретение. Левин решила, что, вернувшись, поищет сайт института в Интернете, чтобы лучше во всем этом разобраться.

- Это опять я, Алекс, детка. Угадай, что у меня!

- Что стряслось?

- Через полчаса я вскрываю твою клиентку. Дельмон меня позвал. Он теперь не может без меня обойтись. Я лучший судебный медик Парижа. Я делаю вскрытия днем и ночью, всегда, беспрерывно. Ты сам приедешь или пришлешь кого-нибудь?

- Я еду.

- Может, пришлешь Левин или Дангле, чем самому-то мотаться. Пусть кожу дубят, желторотики.

- Нет, нет. Я еду.

«Территория мертвецов, что ни говори, мое дело, - подумал Брюс, вешая трубку. - Там не так опасно, как в моем квартале, где иногда по ночам бродят девицы, превратившиеся в оцелотов».

- На этот раз, Алекс, мы имеем дело не со стрихнином.

- С чем же тогда?

- Жертва проглотила какое-то цианистое соединение. Запах горького миндаля явно присутствует.