– О, я приглашу. Она устроила это развлечение, и с моей стороны было бы негалантно лишить ее удовольствия отказать мне. Хотя в прошлый раз нам не удалось станцевать вальс.

– В прошлый раз? – переспросил Пирс.

– Я нарушил все светские правила, – отозвался его отец. – Я не стал дожидаться, пока нас представят, чтобы пригласить ее на танец, как полагается. Я просто втащил ее на танцевальную площадку.

– Ну, так давайте, – сказал Пирс. – Тащите ее на танцевальную площадку.

– Она не хочет, чтобы ее тащили. Она хочет иметь возможность отказать мне.

Да, Пирс определенно узнал эту сардоническую улыбку. Это была его собственная улыбка.

– А мои проступки таковы, что она заслужила это удовольствие, – добавил герцог.

Его мать могла отказаться танцевать с его отцом, но Себастьян явно не собирался упускать шанса потанцевать с Линнет, и будь он проклят, если останется сидеть и смотреть, как его кузен нашептывает любезности на ухо его невесте.

Пирс встал, собираясь уйти, но помедлил.

– Желаю удачи, – сказал он отцу.

– Слишком поздно, – отозвался тот. – Спокойной ночи.

– Вы свинья, – сообщила Линнет Пирсу. Он разбудил ее, покачивая лентой над ее лицом, так что та щекотала ее нос.

– Я принес вам горячий шоколад.

– Что ж, это несколько искупает ваше свинство, – заявила она, сев на постели и взяв у него чашку.

Прислонившись к спинке кровати, Линнет пила шоколад, украдкой наблюдая за Пирсом, хотя и не понимала, почему она так снисходительна к этому невоспитанному типу.

Впрочем, женщина, которая всю ночь грезила, что ее целует вполне конкретный доктор – не останавливаясь на поцелуях, – едва ли может притворяться, что он ей безразличен.

– Не расставляйте смертельную ловушку для Себастьяна, – сказал Пирс. Он все еще не смотрел на нее, играя с лентой, как маленький ребенок, завязывая узлы и испытывая их на прочность.

– Вы испортите ленту, а это одна из моих любимых.

– Шелковая? – Он завязал очередной узел.

– Конечно. А в чем дело?

– Нам требуется что-нибудь прочное, чтобы привязывать пациентов к столу во время хирургических операций. Обычно мы используем веревки, но потом больные жалуются на натертые места на коже. Возможно, шелк сработает. – Он снова проверил прочность ленты, перекинув ее через спинку кровати. Она лопнула посередине.

– О, ради Бога, – сказала Линнет. – Неужели надо было ее рвать? Оберните веревки шелком.

– Отличная идея. Вы слышали, что я сказал о Себастьяне?

– Да. Боитесь потерять своего товарища по играм?

Пирс фыркнул.

– Хотел бы я быть подростком, которым вы меня упорно называете.

– Почему?

– Через тридцать, максимум через сорок лет мы будем иметь средства, предотвращающие заражение. Хирургия кардинально изменится.

– Вам, кажется, тридцать лет? Вы сможете оперировать и в семьдесят пять, прислонившись к столу.

– И отрезая носы пациентам трясущимися руками, – вставил он.

– Я называю вас мальчишкой, потому что вы ведете себя как ребенок, обидевшийся на родителей и решивший отплатить им той же монетой.

– Я люблю свою мать. – Кажется, он действительно слушает ее. Впрочем, вдруг поняла Линнет, не слушать не в характере Пирса.

– Конечно, вы любите свою мать. Но вы любите и своего отца. А он любит вас.

– Как бы меня не стошнило от такого количества нежных эмоций натощак.

– Похоже, у вас проблемы с желудком, возможно, лет через тридцать Себастьян сделает вам операцию.

– Проклятие, надеюсь, что нет. Он хороший хирург, но операция не слишком приятное дело. Ладно, нам пора идти. Меня смущает столь интимная обстановка, особенно с женщиной, с которой я не спал.

Линнет допила свой шоколад и вскочила с постели. При мысли, что Пирс никогда не сможет заниматься любовью, она искренне опечалилась.

– Как вы повредили ногу… и остальное? – спросила она, направившись к ширме, где оставила одежду накануне вечером.

Не дождавшись ответа, она обернулась и обнаружила, что он созерцает ее спину.

– В чем дело? Я запачкалась в шоколаде?

– Эта ночная рубашка практически прозрачная, – ворчливо отозвался он. – Я могу видеть ваши ягодицы.

Линнет поспешно скрылась за ширмой, ощутив вспышку жара в крови… и приступ печали. Она, никогда по настоящему не стремившаяся спать с мужчиной (если быть честной с самой собой), наконец-то смогла представить себя в постели с одним из них.

С Пирсом.

С Пирсом, который не способен к интимной близости. В этом была самая жестокая ирония из всех возможных.

– Мне не нравится слово «ягодицы», – сказала она, следя за тем, чтобы ее голос не выдал даже намека на желание. – Оно из лексикона врачей.

– А вы какое предпочитаете? Зад? Задница?

– Полагаю, зад.

– Пожалуй, мне нравится «задница». Оно такое округлое. Округлое и роскошное.

Линнет натянула через голову платье и расправила складки. Затем потянулась к своему заду. Определенно он был округлым. Оставалось только надеяться, что и роскошным тоже.

Она вышла из-за ширмы и направилась к туалетному столику.

– Я только причешусь. Попробую заплести косу, чтобы волосы не превращались в спутанную гриву. Элиза потом не может их расчесать.

Пирс подошел ближе, остановившись у нее за спиной, и начал застегивать пуговицы, не дожидаясь, пока она попросит. Линнет провела щеткой по волосам и помедлила, поймав его взгляд в зеркале.

– Выглядит, как если бы мы были женаты уже лет десять, – заметил он с кривой улыбкой.

– Вы вообще не собираетесь жениться, не так ли?

– Не вижу смысла.

– Почему же? – И тут до нее дошло. – О, потому что вы не можете иметь детей?

– Брак предназначен именно для этого, – сказал Пирс. – Иначе в нем нет смысла.

Линнет открыла рот, но вдруг поняла, что ей не хочется защищать любовь и даже привязанность перед убежденным мизантропом. К тому же она была согласна с Пирсом, что любовь и брак зачастую имеют мало общего.

Она завязала конец косы обрывком ленты и встала.

– Идем?

Он окинул ее взглядом.

– С этой косой вы выглядите на четырнадцать лет. И вы не надели чулки.

– Я пришла к выводу, что это лишнее. Мы ни разу никого не встретили на пути к бассейну и обратно.

– Прафрок не из тех дворецких, которые считают, что слуги должны быть на ногах в три часа утра.