Было четыре утра. Пожарные приехали из города к пяти, только для того, чтобы полюбоваться, как рушится кровля и фонтаны искр бьют выше неба и бледной луны. Мы угостили их шампанским и смотрели, как догорает Гринвуд. На рассвете здесь было пепелище…

Ему не оставалось ничего другого, как покончить с собой. А? Как ты думаешь, Чарли? Он столько натерпелся от моей родни и меня.

Мы стояли в холодном холле. Я наконец пришёл в себя.

— Да, Нора, пожалуй.

Мы зашли в библиотеку, Нора достала кипу чертежей и стопку тетрадей.

— И вот тогда, Чарли, я вдохновилась идеей: отстроить Гринвуд заново, собрать его по кусочкам, возродить птицу Феникс из пепла. И чтобы никто не прознал о его гибели, ни ты, ни кто другой в мире, пусть остаются в неведении. Слишком велика моя вина перед замком. Хорошо всё-таки быть богатой. Можно подкупить пожарников шампанским, а местную прессу — четырьмя ящиками джина. О том, что от Гринвуда остались одни головешки, знали только в округе, в радиусе мили. Будет ещё время поведать обо всём миру. А сейчас за работу! Я умчалась в Дублин к своему адвокату, у которого папа хранил чертежи замка. Мы просиживали с моим секретарём, месяцами разглядывая головоломки с греческими лампами и римской черепицей. Я закрывала глаза и припоминала дюйм за дюймом детали каждого гобелена, каждую каёмочку, интерьеры в стиле рококо с их завитушками, все-все бронзовые финтифлюшки, подставку для дров в камине, рисунок на щитках выключателей, вёдра для золы и дверные ручки. И когда был составлен список из тридцати тысяч наименований, я привезла сюда самолётом плотников из Эдинбурга, мастеров по укладке черепицы из Сиены, каменотёсов из Перуджи. Четыре года они стучали молотками, прибивали, укладывали облицовку. Дело двигалось, Чарли, а я тем временем бродила, слонялась по фабрике, что близ Парижа, и смотрела, как паучки ткут для меня ковры и гобелены. Гонялась за лисами в Уотерфорде, где для меня выдували стекло.

Я даже не знаю, Чарли, когда, кому ещё удавалось такое. Мы же построили всё как было. Говорят: «Забудь прошлое», «Пусть сгинет!». А я думала: нет, Гринвуд должен стоять как стоял. Только теперь у старого на вид Гринвуда будет одно преимущество, он будет поистине новым. Хорошее, доброе начало, думала я. Когда я восстанавливала Гринвуд, я жила тихо, не пускаясь ни в какие авантюры. Моё предприятие уже само по себе было авантюрой.

Когда я возродила дом, мне казалось, я сама родилась заново. Я подарила дому вторую жизнь, а себе радость. Я думала, наконец-то в Гринвуде поселилтся счастливый человек.

И вот две недели назад всё было завершено, отесали последний камень, уложили последнюю плитку.

Я разослала приглашения во все концы света. Чарли, вчера вечером все съехались сюда: целая стая львов из Нью-Йорка, мужчины хоть куда, от них веяло ароматом хлебного дерева — дерева жизни, компания быстроногих афинских мальчиков, негритянский кордебалет из Иоганесбурга, три сицилийских бандита, а может, актёра. Семнадцать скрипачек; когда они бросают смычки и задирают юбки, с ними можно делать что угодно. Четыре чемпиона игры в поло. Один чемпион по теннису, чтобы разогнать мне немножко кровь по жилам. Один очень милый поэт, француз. Ах, Чарльз, должна была состояться пышная церемония открытия Замка Феникс, владелица Нора Гриндон. Откуда же нам было знать, что мы окажемся неугодны замку?

— Неужели замок может решать, кто ему угоден, а кто нет?

— Да, ведь он такой юный, а все остальные такие дряхлые, сколько бы им ни было на самом деле. Он новорожденный. А мы прогнили, протухли. Он добрый. А мы злыдни. Ему была противна наша скверна, он не хотел лишаться своей чистоты. Вот он и выгнал нас.

— Но как?

— Как? Просто оставаясь самим собой. В воздухе повисла такая тишина, Чарли, ты не представляешь. Нам казалось, кто-то умер.

Потом прошло ещё сколько-то времени. Гости молчали. До них всё дошло, они расселись по своим машинам и укатили. Оркестр заглох. Оркестранты уехали на своих десяти машинах. Вся компания разъехалась. На дороге вдоль озера выстроилась череда машин, можно было подумать, они отправляются на пикник, но, увы, всего лишь на аэродром, в порт, или в Голви. Все зябнут, никто ни кем не разговаривает, в доме стало пусто, слуги лихорадосчно накручивают педали, а я осталась одна. Окончен последний бал, бал, которого не было и быть не могло. Я уже говорила, что спала всю ночь на лужайке, наедине со своими мыслями. Я поняла, что настал конец всему, что всё труха, а что построишь из трухи? В темноте стоял мощный, величественный, изумительный дом. Как же мне было больно и обидно сопеть тут, у его подножья. Моя песенка спета. А у него ещё только всё начинается.

Нора окончила свой рассказ.

Мы сидели молча. За окнами сгущались сумерки, тьма прокрадывалась в замок. Ветер морщил озеро.

— Невероятно. Но не можешь же ты вот так взять и уехать отсюда, — сказал я.

— Чтобы окончательно рассеять все твои сомнения, проведём последнее испытание. Попробуем провести здесь ночь.

— Попробуем?

— Нас и до рассвета не хватит. Давай зажарим яичницу, выпьем немного вина и ляжем спать, чтоб было не очень поздно. Ложись в одежде прямо на заправленную кровать, потому что тебе захочется одеться и, думаю, очень скоро.

Мы поели, не говоря ни слова, выпили вина. Послушали, как бронзовые часы отбивают по всему дому новое время.

В десять Нора проводила меня в мою комнату.

— Не бойся, — сказала она мне уже с лестницы, — дом не желает нам зла. Просто он опасается, что мы можем причинить ему боль. Я буду читать в библиотеке. Когда будешь уходить, неважно, в каком часу, зайдёшь за мной.

— Я усну сном праведника, — сказал я.

— Ты так уверен? — усмехнулась Нора.

Я подошёл к своему ложу, лёг и курил в темноте, без страха, без лишней самоуверенности. Я просто спокойно ждал, что будет.

В полночь я не спал.

Я не спал в час.

И в три я не уснул.

В доме ни скрипа, ни вздоха, ни шороха. Я лежу и стараюсь дышать в лад с домом.

В половине четвёртого дверь моей спальни медленно отворилась.

И я почуствовал дуновение сквозняка на лице и руках.

Я медленно привстал с кровати.

Прошло пять минут. Сердце стало биться спокойнее.

Я услышал, как где-то внизу открывается входная дверь.

И опять ни скрипа, ни шёпота. Только щелчок. По коридорам еле слышно разгуливает ветер.

Я встал и вышел в холл.

Сверху, в колодце лестничных пролётов, я увидел то, что и ожидал: распахнутая входная дверь. Паркет залит лунным светом, поблёскивают и громко тикают новенькие свежесмазанные дедушкины часы.

Я спустился вниз и вышел из замка.

— А вот и ты, — сказала Нора. Она стояла у моей машины, на дороге.