Он еще раз взглянул в сторону Коль-де-Варез, где его ждало столько начал, налег на лыжные палки и с легким сердцем заскользил в сторону солнца.

В апреле 1945 года Эфраима с ходу избрали мэром Коль-де-Варез. Это он создавал известный ныне лыжный курорт, он провел через муниципальный совет, получив всего один голос против, строительство канатной дороги в горах Адре. Отдадим ему должное: он не был замешан в злосчастном изменении названия деревни – деянии другого мэра, его приемника.

Вряд ли в жизни Эфраима был еще один такой же активный период, как два года после избрания. В своем кабинете он повесил загадочное высказывание Платона и размышлял о его смысле каждое утро, прежде чем приступить к работе. Случалось, он зачитывал его собеседникам (хотя те не были безграмотными), повергая их в крайнее замешательство. При поддержке Армана, своего первого заместителя, и, разумеется, Элианы, он вел с равным успехом несколько взаимоисключающих, на первый взгляд, жизней, переходя от одной к другой на протяжении одного дня без малейших признаков утомления.

С новым рвением он принялся за рисование; на собраниях он часто набрасывал лица крестьян. Когда собрания затягивались, он будил сонь, раздавая карикатуры на них или вставая и декламируя целыми страницами «Одиссею». Варезцы гордились тем, что их представляет человек с такой богатой памятью, и прощали ему все причуды. Среди его последних замыслов была, кажется, передвижная библиотека и превращение большого луга в санную трассу. Это преобразование, раскритикованное ворчунами, пришлось по сердцу всем деревенским ребятишкам. К тому же господин мэр, улучив минутку, всегда сам подбадривал своих чемпионов – малышку Ли, Бьенвеню-младшего и Фортюне, чей смех и перебранки часто слышала с террасы Элиана.

Так, в считанные месяцы, Эфраим сильно изменился. Остались в прошлом времена, когда близнецы раздражали его своей беготней. У него пропало желание курить в одиночестве на ночь глядя, и никто и ничто, даже гости в доме, не могло заставить его сократить чтение малышам вслух на сон грядущий.

Элиана тоже стала другой. Раньше она предпочитала светотень и отставала от событий, которые сама же вызывала, поэтому я сравнил ее с куницей, жившей под нашей крышей, но почти никогда не показывавшейся. Но те времена остались в прошлом. Годы войны заставили мадам Жардр понять, что счастье – тоже война, война с самой собой. Закончив заниматься своими тремя детьми – мыть их, одевать, ворчать на них, осыпать их ласками и предлагать им игры, Элиана ищет в зеркалах прежнюю девушку, жонглировавшую тряпичными мячиками. Одна она могла бы теперь разглядеть в себе девочку, мечтавшую стать цирковой артисткой и прыгнувшую в повозку фермера, чтобы уехать в Коль-де-Варез. И иногда она ее действительно видит – ценой усилия, вызывающего у меня восхищение. Из зеркала на нее взирает третья дочь Влада, пленница чувств, воображающая, будто всегда может выскочить из круга обязанностей и еще пожонглировать своей жизнью. Но может ли змея снова натянуть на себя сброшенную кожу? Даже кукушке ни к чему прошлогоднее гнездо.

Малышка Лиз заплакала. Элиана смотрит на близнецов, спорящих на террасе, и возвращается к жизни, выпавшей ей волею случайностей, отказов и усилий воли. В белом свете декабря трое ребятишек, закутанные, как эскимосы, воплощают ее счастье, и даже более того: в них заключена прелесть мира, только и всего. Прелесть мира.

Вечером, растянувшись рядом с Эфраимом, она кусает его в плечо и спрашивает, глядя в темноту:

– Когда ты понял, что влюблен в меня?

– В тот день, когда ты примеряла платье, заставив меня держать зеркало.

– А раньше?

– Я был невинен.

– Значит, полюбить меня было грехом?

– Для меня – да.

– Но Бьенвеню хотел, чтобы ты на мне женился!

– Это ничего не меняет.

Она зажигает свою лампу, сбрасывает простыни, медлит и молчит. Она воображает, что настало время поведать Эфраиму тайну и успокоить его. Но не ошибается ли она?

– Думаешь, я могла бы полюбить мужчину, который ни в чем себя не упрекает?

Директор передвижного цирка попросил разрешения поставить на лугу Корша шатер. Все мужчины труппы, включая клоуна и метателя ножей, натянули красное полотнище вокруг стержня – высокой мачты. Потом встали полукругом фургоны, в которых ежились на соломе хищники, плохо переносившие январский холод. Посреди круга других фургонов, у самой реки, возвышался слон, праздно мотавший хоботом над травой и не проявлявший никакого интереса к своему товарищу по неволе – верблюду с мягкими, как пустые бурдюки, опавшими горбами. За решетками тесных клеток дремали леопарды, а попугаи ара и обезьянки уистити являли собой аллегорию разнообразия мира и жестокости царя природы.

На мой вкус, нет ничего печальнее, чем лишенные свободы дикие животные, все великолепие которых проистекает из их приспособленности к свободной жизни. Не думаю, чтобы любопытство к живым созданиям оправдывало зрелище их бесправия и скорби. Тем не менее прибытие цирка со зверинцем стало в истории Коль-де-Варез событием, которое никто не хотел пропустить.

Задумано было три представления. Последнее состоялось в воскресенье днем. С утра казалось, что вот-вот повалит снег, небо было низкое и белое. На извилистой дороге, проложенной по лугу, в ветровое стекло изредка ударяли снежинки. Эфраим, положив руки на руль, болтал с Арманом, сидевшим с ним рядом. Сзади перевозбужденные близнецы засыпали вопросами Элиану или злили малышку Лиз, а Боббета прижималась к Эмильену и жмурилась, чтобы не видеть поворотов.

Слон произвел сильное впечатление на кухарку, раньше видевшую слонов только на картинках и не представлявшую его слоновьих размеров. Бьенвеню-младший и Фортюне испытали меньше удивления. Хобот был для них само собой разумеющимся делом, зато странными показались глазки по разные стороны головы и хитрый взгляд старого мудреца, с которым животное принимало у детей конфеты. Казалось, гора наблюдает за вами через колодец, хорошо понимая ваши чувства.

Внутри шапито зрителей встречал как счастливое предзнаменование запах свежего конского навоза. Все друг друга знали, у всех была возможность и поговорить, и избежать разговора. Некоторые жили на одной улице и приехали вместе, на одной повозке или в одном автомобиле. Но все равно глазеть друг на друга через усыпанную опилками арену было удивительно. Люди приветствовали друг друга через головы соседей, как эмигранты, кричащие с корабля последнее «прощайте!» родным.

Эфраим усадил близнецов у самой арены, на местах для детей младше десяти лет, а сам уселся наверху, со взрослыми. Увлеченно отвечая на приветствия, он не заметил, как внимательно его рассматривает сторож без ливреи, прятавшийся за палаточной полой. Не увидел зловещей усмешки, прилипшей к физиономии этого человека на все время представления. То был довольный оскал охотника, случайно набредшего на потерянную было дичь. Эта ледяная усмешка принадлежала мсье Арману.