За занавеской стоял бледный и близкий к обмороку Лим; Масу, оскалившись, держал у его горла нож.

– Та-ак… – Он огорченно вздохнул. – Ай-ай-ай. Что я вижу? Масу, вы…

Договорить он не успел. Масу с коротким вскриком бросился на него, выкидывая вперед руку с ножом. Он целил в живот, и Исидзима едва успел отстраниться, так быстр был бросок. Рука Масу прошла мимо, чуть не задев фрак. Исидзима как можно резче ударил по руке ребрами обеих ладоней. Нож, описав дугу, со звоном стукнулся где-то у противоположной стены. Масу же, падая, по инерции попытался повернуться, но Исидзима, опередив его, резко отступил и ударил ногой в живот. Лицо Масу исказилось от боли. Он упал на пол как мешок. Но швейцара следовало проучить, как раз сейчас для этого представлялся идеальный случай. Взяв Масу сзади за ворот рубашки, Исидзима повернул его лицом к себе. У того изо рта тонкой струйкой шла кровь, но Масу не был в бессознательном состоянии, все понимал и чувствовал.

– Ай-ай-ай, Масу. – Он не очень сильно, но болезненно ударил швейцара по правому уху.

В глазах Масу мелькнула ненависть, но Исидзима тут же ударил по левому. Швейцар замычал от боли.

– Вам совсем не жалко себя, Масу. Ай-ай-ай.

Швейцар снова дернулся, прикидываясь, и тут же, резко рванувшись, попытался ударить его ногой. Исидзима легко отстранился и, приговаривая «ай-ай-ай», стал методично и расчетливо избивать Масу: костяшками пальцев – по легким, кулаком – по печени, коленом – в диафрагму, по ребрам. Закончил ударом обеих ладоней одновременно плашмя по ушам, так что Масу захрипел, как загнанная лошадь. Глаза швейцара поплыли, он стал падать. Кричать у него уже не было сил.

Исидзима подхватил Масу, чтобы тот не упал, встряхнул. Масу затравленно поднял на него глаза.

– Смотрите, смотрите, господин Масу. Смотрите на меня! Как только вы опустите глаза – сразу получите новый удар! Вы поняли?

Масу слабо кивнул.

– Очень хорошо. А теперь, Лим, подойдите ближе.

Кореец, дрожа от страха, приблизился.

– Я слышал, вы искали какой-то тайник. Кроме того, этот тайник, как я понял, очень интересовал и господина Масу.

Он посмотрел на Масу – кажется, тот ничего не соображает. Лим же – напуган до смерти.

– Я не хочу выяснять, что это за загадочный тайник, который вы здесь так старательно ищите. Но прошу запомнить, уважаемый младший садовник: тайком, без разрешения ступив на второй этаж, вы грубейшим образом нарушили распорядок, установленный в нашем отеле. Вам это понятно?

– Простите, господин директор! Я… – Лим хотел было упасть на колени, но Исидзима силой удержал его.

– Не нужно. Стойте и слушайте. Хочу спросить: вы выполнили все свои утренние обязанности по саду?

– Конечно, господин директор! Вы же…

– Остальное меня не интересует. Сейчас прошу вас следовать за мной.

Сжимая ворот рубахи, он повернул хрипло дышащего Масу, подвел его к одной из дверей. Достал ключи, открыл номер. Втолкнув в дверь еле передвигающего ноги швейцара, швырнул его на кровать и достал в антресолях веревки.

– Лим, вот веревки. Привяжите как можно прочней к кровати этого господина.

Лим, дрожа от страха, стал привязывать Масу. Веревок он не жалел, и в конце концов все еще находящийся в шоке Масу был опутан от горла до щиколоток.

– А теперь воткните ему кляп. Что вы смотрите на меня? Не знаете, что такое кляп? Можете использовать для этого собственный платок господина Масу.

Хоть и поздно, но теперь, кажется, Лим будет ему предан душой и телом. Впрочем, если Цутаки в самом деле узнал о роли садовника – кореец обречен.

– Неплохо, Лим. Думаю, этому господину полезно будет полежать здесь, в тишине, и хорошенько обдумать, как опасно бросаться с ножом на своего хозяина. Все, Лим, все, не впихивайте платок слишком глубоко. Он задохнется, а это пока не входит в мои планы. Прошу вас. Выйдем.

Они вышли. В коридоре Лим опять попытался было встать на колени, но, увидев взгляд Исидзимы, низко поклонился, непрерывно повторяя:

– Господин директор, ради бога, простите меня. Господин директор, ради бога…

– Все, Лим. Вы слышите? – Он запер дверь и положил ключ в карман. – Все. Можете идти к себе.

Лим исподлобья посмотрел, сказал тихо:

– Господин директор, я буду помнить об этом до конца жизни и до конца жизни буду молить о вашем здоровье.

– Лим. Я простил вас только потому, что считаю: вы и так сейчас достаточно наказаны.

– Господин директор!

– Все, Лим. Идите.

Дождавшись, пока шаркающие шаги Лима стихнут внизу, он подошел к тайнику.

Вика оглянулась и увидела в дверном проеме второго пилота. Стоя на трапе – была видна только его голова, – белобрысый поставил перед собой алюминиевую кастрюлю с крышкой.

– Сестричка, харч! Принимай, только осторожней, горячо!

Пилот обернулся и, взяв у кого-то снизу, поставил рядом вторую, потом третью.

– Ох, порубаем, ребята! А потом Москву послушаем. – Радист отложил паяльник.

– Сначала накормим раненых, – сказал Арутюнов.

Вика, взяв медицинские судки, стала разливать в них суп для раненых, раскладывать рис и жаркое. Второй тяжелораненый, Шаков, впервые за все время пришел в сознание и открыл глаза. Увидев взгляд Шакова и поняв, что он осмыслен, Вика обрадовалась так, что чуть не выронила судок и пролила суп.

– Где я? – увидев взгляд Вики, прошептал раненый.

– Шаков… Голубчик…

Поставив злополучный судок, она нагнулась и торопливо зашептала, забыв, что Шаков все время был в забытьи и видит ее первый раз в жизни:

– Вы слышите меня? Шаков, миленький, как же хорошо, что вы очнулись… Шаков! Вы слышите меня?

Шаков сморщился:

– Ты кто?

– Я медсестра.

– Где я нахожусь?

– В самолете. Мы летим к своим. Как вы себя чувствуете? Болит сильно?

Рядом склонился Арутюнов. Вика поняла, что и он сейчас разделяет с ней эту маленькую победу. Шаков не видел военврача, он всматривался в Вику, в ее платье, казавшееся ему чужим. Наконец прохрипел:

– А наши все где? Ларионов? Левашов? Живы?

– Живы, Шаков, не волнуйтесь.

Пусть плох Ларионов, подумала Вика, зато второй тяжелораненый, на выздоровление которого они не надеялись, теперь, может быть, будет жить. Шаков попытался приподняться, и Вика с трудом уложила его на носилки.

– Вы что, раненый? Лежите, вам нельзя вставать. Вон Ларионов, смотрите, за вами. А вон, впереди, Левашов. Видите?

Увидев Левашова, а потом и Арутюнова в форме, Шаков успокоился. Покосился на судок с супом. Вика поняла, что он хочет есть, и, взяв судок, стала кормить Шакова с ложечки. Раненый ел с трудом, еле прихватывая суп вспухшими губами. Шаков съел всего несколько ложек и, сказав «спасибо, сестра», отвернулся, закрыл глаза и вскоре заснул.