Вика посмотрела на врача:

– Оганес Робертович, что делать? Может, перевяжем?

Ей страшно, до боли хотелось, чтобы все они уцелели. Все, кто оказался сейчас здесь.

Арутюнов, вместо ответа, покачал головой. Она разозлилась.

– Может быть, перевяжем все-таки? – повторила она.

– Не нужно, – ответил Арутюнов. – Гарамов запретил. Вы же видите, что здесь японцы.

Радист, не оборачиваясь, поднял паяльник:

– Это кто ж придумал насчет горячего?

Арутюнов, не обращая внимания ни на кого, сощурился и увел глаза под лоб. Вике было ясно, чем вызвано недовольство военврача: Ларионова без переливания крови они вряд ли уже спасут. Ей стало грустно, и она вспомнила о Гарамове, о том, как он вызволил ее из плена, спас. Тогда ей очень хотелось расцеловать его, но не было сил. И сейчас, вспоминая его, она поняла, что он ей дорог как никто другой. Она ухватилась за эту мысль: вот именно, дорог. Но что это такое – дорог? Что это значит? Для нее это чувство было странным, и Вика попыталась рассердиться на себя за то, что оно в ней возникло. Ведь у нее прежде всего пять раненых, и она должна сейчас думать о них. Так нет же, все-таки думает о нем. И чтобы как-то избавиться от этой мысли, она закрыла глаза и стала повторять про себя: «Только бы мы все уцелели. Только бы мы все уцелели».

* * *

Достав из тайника черную коробочку, Исидзима посетовал про себя на то, что времени у него сейчас в обрез, и быстро прошел в конец коридора к своей комнате. Убедившись, что оставленные метки не тронуты, запер за собой дверь и, подойдя к боковой стене, попеременным нажатием двух пальцев открыл еще один тайник. Пока все, что он задумал, складывалось одно к другому. Если не будет непредвиденных помех, он успеет. А если будут?..

Здесь, в комнате, ниша тайника была больше, чем в холле второго этажа; в самом ее низу лежали два плоских металлических ящичка, черная коробка, точная копия той, которую он принес с собой, а на ней – стандартная фотокассета с пленкой. Прежде всего он занялся тем, что считал самым важным: вытянул из кассеты новый глянцевый позитив, взял ножницы и, сверяя на свет изображение – это был текст, который ему удалось перефотографировать три дня назад в тайниках, найденных у Отимии и Исидо, – аккуратно нарезал пленку на несколько небольших кусков. Получилось как раз то, что было нужно: по два кадрика в каждом. Он отодвинул дно у одной из черных коробок, вложил туда кусочки пленки и снова задвинул. Когда с этим было покончено, взял из ниши один из металлических ящичков, открыл циферблат и проверил часовой механизм. Это была мина.

Исидзима попробовал положить ее во внутренний карман фрака и с огорчением убедился, что при всех его усилиях она не поместится, а он и так был перегружен: под фраком кроме собственного пистолета у него были припрятаны еще и вещи, отобранные у Тасиро. Вздохнув, он нехотя втянул живот и засунул ящичек под ремень и тщательно закрыл его рубашкой. Да, подумал он, место для мины не идеальное и крайне неудобное, особенно когда он будет идти по роще. Но делать нечего, времени, для того чтобы вернуться потом в номер, у него не будет. Еще раз проверив про себя, все ли взял, он положил обе черные коробочки в нишу и закрыл тайник. Затем, выйдя из комнаты и шагая к генералу Исидо, подумал, что неплохо было бы поесть. Он надеялся, что генерал сейчас не рискнет отправиться в ресторан, но надежда не сбылась. Когда он вошел в прихожую, охранник, сидевший в одиночестве, доверительно доложил, что генерал Исидо с утра пребывает в отличном настроении и лично сообщил ему, что у него разыгрался аппетит. Двадцать минут назад Исидо-сан ушел в ресторан в сопровождении гиганта Саэды, который и будет ему прислуживать. Подумав, что ресторан не идеальное место для разговора, а если еще учесть, что там сейчас наверняка сидит и генерал Ниитакэ, то вообще дело гиблое. Однако Исидзима отправился туда. Другого выхода не было.

Ресторан, занимавший все левое крыло с окнами на море, считался гордостью «Хокуман-отеля». У входа Исидзима остановился. В глубине за бамбуковыми перегородками еле слышно звучал рояль. Это играл постоянно живущий в отеле пианист Кен Чжао.

Исидзима прошел в украшенное росписью «табео» и потайными фонариками преддверие, соединявшее в себе гардероб и проход в зал, встал так, чтобы видеть ту часть ресторана, в которой сидели Исидо и Ниитакэ. Оба генерала – в дневных кимоно – пили у окна сакэ, а Саэда, склонившись над столиком с подносом в руке, расставлял закуски.

Директор отеля поморщился: рояль надо настроить – звук дребезжит, а Чжао в меланхолии: было видно, как у рояля дергалась и застывала его спина, медленно раскачиваясь по привычке из стороны в сторону. Пианист не замечал ничего вокруг, извлекая из рояля смесь плачущих и смеющихся звуков. Чжао целиком ушел сейчас в свою любимую мелодию «Камни кивают». Когда-то этот сын голландца и китаянки гремел в модных дайренских ресторанах и считался «любимцем Дайрена», но два года назад он пережил, как он любил повторять, неудачную любовь и прочно осел здесь.

Из-за цветных окон-витражей в ресторане было полутемно; у дальней стены возвышалась эстрада с пустующими пюпитрами. Раньше эстрада никогда не пустовала, на ней лежали инструменты или занимались танцовщицы; здесь же, у входа, всегда дежурил портье; но уже три месяца, как портье и выступавшие каждый вечер артистки варьете были уволены. Остался один Чжао.

Саэда поставил последнюю тарелку. Исидзима, чуть повернувшись, встретился с ним взглядом. Поднял брови. Из-за генерала Ниитакэ ему сейчас мучительно не хотелось идти к столику. Старый болтун наверняка отнимет у него лишних полчаса, если не больше. А тема разговора примерно ясна: скорей всего, генерал будет настаивать на свидании с новенькой горничной – русской медсестрой – в «Зале радости». Что поделаешь, придется хитрить и изворачиваться. Может быть, даже надо будет пообещать ему это развлечение на вечер. Кивнув Саэде, чтобы тот продолжал работать, он вышел из-за перегородки. Еще издали поймал взгляд Исидо и улыбнулся в ответ. Пройдя по вощеному паркету, украшенному изображениями цветов, степенно поклонился и замер у столика.

– О, Исидзима. – Ниитакэ поставил чашку. Лицо генерала со старческими прожилками на полных щеках, круглыми глазами-луковицами и редкой бородкой казалось липким. – Я вас ищу весь день.

– Добрый отдых, господа. Хочу пожелать вашим превосходительствам приятного аппетита.

– Спасибо. – Исидо поклонился сидя.

Исидзима еще раз нагнулся в ответ, сложив руки по швам.

– Исидзима-сан, может быть, вы разделите с нами трапезу? – сказал Исидо.

Он сделал вид, что колеблется. Ниитакэ, хмурясь, щелкнул Саэда пальцами:

– Третий прибор! Исидзима, вы же знаете – мы без вас пропадем. И потом, у меня к вам разговор.

Саэда вопросительно выпрямился.

– Неси, неси, – сказал Ниитакэ. – И третью чашку прежде всего.

– Хорошо, если я не нарушу вашу беседу. – Он сел, показав глазами Саэде, что хотел бы получить обычное меню: суп с плавниками и сусё с рисом. Тот исчез, нагнувшись сначала к боковому столику и поставив третью чашку. Ниитакэ поднял фарфоровый чайник, чтобы налить водки, но Исидзима покачал головой. Надо как-то выманить из-за стола Исидо.