Оно было связано с маленькой девочкой по имени Джуни, которая жила через дорогу от нас, когда мне было лет двенадцать или тринадцать. Однажды днем я привел ее к себе в спальню, зажег свечу, сел перед ней и начал бормотать фразы типа «тебя клонит в сон», которые выучил из книг и магнитофонных записей. Я тогда по-детски увлекся темой гипноза, видя в нем мистическую силу, с помощью которой я мог бы контролировать людей. Это позволило бы мне превратить их в загипнотизированных зомби, чтобы я мог делать с ними все, что захочу.

Джуни была моим первым экспериментом, и когда я привел ее в свою комнату в тот день, я намеревался наложить на нее заклинание, чтобы полностью контролировать ее. С этой целью я сказал Джуни смотреть на свечу, и она покорилась. Я сказал ей закрыть глаза в нужный момент, и она так и сделала. Я сказал ей дышать глубоко, и она подчинилась. Я сказал ей поднять руки над головой. Она немедленно повиновалась. Я помню, что испытал восторг, наблюдая за ней, помню, что почувствовал себя по-настоящему сильным, по-настоящему командующим другим человеческим существом. Джуни делала все, о чем я просил. Она была загипнотизирована! Она была моей!

В будущем я часто пересказывал эту историю, но всегда легкомысленно, как будто это была не более чем детская шалость, мальчишеский способ «заполучить» девочку. Таким образом, когда позже я разобрался в этой истории, мне стало ясно, что сам этот поступок свидетельствовал о куда более мрачных наклонностях, чем я когда-либо мог себе представить. Конечно, я хотел загипнотизировать Джуни, чтобы иметь возможность контролировать ее, но я так же хотел этого контроля, чтобы «поступить с ней по-своему». Потребность в контроле являлась, по крайней мере частично, сексуальной потребностью.

И вот теперь, когда я вспоминаю этот случай, я больше не могу воспринимать его как простую детскую шалость безобидного маленького мальчика, балующегося «магией». Вместо этого я помню чувство власти, охватившее меня, когда Джуни погрузилась в свой транс. Я помню, как сильно мне нужно было контролировать ее и как сильно я наслаждался, пусть и ненадолго, чувством этого контроля, ощущением отдачи команд и немедленного их выполнения. Я вспоминаю это как событие в моей психологической истории, которое показывает, как сильно, даже будучи мальчиком, я стремился контролировать других людей, и каким беспомощным часто чувствовал себя в окружении тех, кого контролировать не мог, и на что был готов пойти, чтобы достичь полного господства над другим человеческим существом.

Оглядываясь назад на собственное детство, я вижу в нем повторяющийся мотив собственного всепроникающего чувства бессилия, того ужасного ощущения неспособности сделать хоть что-то правильно, отсутствия контроля за происходящим, и как следствие – неспособности взять на себя ответственность. Больше всего в детстве меня мучила уверенность в том, что я физически слаб и интеллектуально неполноценен.

В детстве я был ходячим воплощением стереотипа о слабом тощем мальчике, которого в последнюю очередь берут в любую спортивную команду. Я был учеником начальной школы, над которым издевались, ребенком, которого легко было напугать, ребенком в очках, которого дразнили «четырехглазым». В старших классах я был парнем, которого девушки почти не замечали, разве что смотрели из любопытства, как на экспонат, парнем, у которого даже не было свиданий, пока ему не исполнилось восемнадцать; парнем, который наконец решил, что «отличное тело» – это то, чего хотят девушки, и который затем методично приступил к его созданию, тренируясь три раза в день, пока ему на смену не пришел кто-то другой.

Но если, в конце концов, я смог чувствовать себя менее физически неполноценным, мое чувство интеллектуальной неполноценности оставалось очень глубоким и тревожным.

И отец, и мать оба были школьными учителями и разделяли систему ценностей школьных учителей. В их картине мира критерием правильности выбранного пути, да и просто общей компетентности, была хорошая школьная успеваемость.

Но я был обычным учеником и учился медленно, особенно по математике. Начиная с первого класса мои родители пытались помочь мне в учебе, дополнительно занимаясь со мной дома. Отец потратил на эти занятия бесчисленное количество часов. Мама тратила почти столько же времени на изготовление карточек-перевертышей по сложению и вычитанию, умножению и делению, а также на постоянные викторины. Идея, которую я развил в себе, заключалась в том, что я должен «переусердствовать» во всем, или в противном случае буду неудачником. Другие дети могли ловить все на лету, но я чувствовал, что мне не так повезло.

Хотя мама никогда не хотела этого и только пыталась помочь мне, в те ранние годы меня переполняло чувство личной некомпетентности. Это стало еще более очевидным благодаря ее экстраординарной способности самоутверждаться и брать на себя ответственность за происходящее. Однажды она отругала моего тренера по бейсболу в Младшей лиге перед всей командой за то, что он не поставил меня на подачу. Это был впечатляющий командный тон разговора, который иногда демонстрировался в «Каб Скаутс»[17] и других подобных мероприятиях. В сравнении с такой мощью я, естественно, считал себя слабаком и неумехой. Неудивительно, что в результате у меня начало развиваться чувство почти полного бессилия.

Однако еще более красноречивой была склонность моей матери заканчивать дела за меня до того, как у меня появлялся шанс завершить их самостоятельно. Я начинал какое-нибудь дело, работая над ним медленно, как делал всегда, и вдруг появлялась моя мать и несколькими быстрыми усилиями, мысленными или физическими, заканчивала его за меня. Несмотря на то что она делала это с любовью и заботой, ее действия только сильнее укрепляли мое представление о себе как о медлительном и неумелом человеке, заставляя меня сомневаться в своей способности доводить до конца даже самые простые задачи. Я думаю, что именно поэтому, чтобы избавиться от собственного разъедающего и приводящего в бешенство чувства беспомощности и неполноценности, я начал тяготеть к насилию.

В подростковом возрасте я начал делать бомбы.

Еще учась в старших классах, я заказывал по почте определенные химикаты, которые были слишком опасны, чтобы их можно было купить в готовом наборе по химии в универмаге. Когда они прибыли, я сделал взрывоопасную смесь, которую можно было привести в действие ударом, то есть бросив ее или уронив. Затем я высыпал взрывчатый порошок в самодельную трубку с картонным дном.

Одну из этих получившихся в итоге адских машин я использовал, чтобы сбить мальчика с велосипеда. Другую отдал Тому Юнгку, и тот бросил ее с лестницы на третьем этаже школы. Взрыв был настолько громким, что группа учителей и директор собрались в коридоре,