говорю, что его наградят за все его темные делишки тульским пряником и отпустят на волю. Когда он перестанет быть нам полезен, мы передадим его в руки французского правосудия. Ты говорил, что этот Дюваль обожал отправлять людей на гильотину. Пусть и он почувствует на своей шее остроту «национальной бритвы»[32].

– Ну, если так, мсье генерал…

Я не стал спорить. Общение с русскими приучило меня к тому, что они редко дают невыполнимые обещания. Пусть они вытрясут из Дюваля все, что им нужно, а потом…

Довольно быстро мы доехали до русской столицы, где я снял квартиру в центре. Парики и прически я больше не делал (ну, если только тем, кого я уважал, и мог рассчитывать в обычном разговоре куафера с клиентом получить интересующую мне информацию). Прощаясь со мной, генерал Дюрок дал мне солидную сумму денег, так что я мог теперь без особых трудностей оплатить жилье и все необходимые мне товары. Время от времени меня посещал генерал Михайлов, которому я передавал информацию, полученную мною из Парижа. В свою очередь, он сообщал и мне нечто конфиденциальное, то, что я сам бы вряд ли узнал даже с помощью своих агентов.

А сегодня генерал, заглянув ко мне, хитро улыбнулся и сказал:

– Жюль, а что вы скажете, увидев такую вот картинку?

Он протянул мне маленький прямоугольный предмет, одна сторона которого представляла собой цветную картинку, сделанную таинственным прибором русских. На ней на фоне базилики Святой Екатерины в Санкт-Петербурге я разглядел… довольную рожу Дюваля.

– Как, эта свинья уже в Петербурге! – воскликнул я.

– Да, Жюль. Пока мы решили не трогать его и установить все его связи. А вот потом…

Тут генерал сделал рукой жест, похожий на то, которым кошка ловит потерявшую осторожность мышь.

– Мсье генерал, – я не сумел скрыть волнения, – помните – этот человек – мой враг, и я не успокоюсь, пока не отправлю его в ад…

Русский кивнул мне, потом попрощался и отправился по своим делам…

30 июня 1801 года.

Поместье в пригороде Лондона.

Джулиан Керриган, он же Джон О’Нил

Генерал мне показался поистине сказочным героем – этакая гора ростом не менее шести с половиной футов[33].

Как только Кэри ушел, тот улыбнулся и неожиданно с силой распахнул дверь. Я услышал стук, чей-то визг и звук падения тела. Выглянув в проем, я увидел лежащего на полу дворецкого – судя по всему, он подслушивал. Кадудаль усмехнулся и обратился ко мне на французском – из фразы я понял лишь, что он предлагал пройти в какое-то другое место. После чего он нацедил в две огромных кружки пива из бочонка, стоявшего в уголке, вручил одну из них мне и сказал:

– Следуйте за мной.

В парке находилась застекленная со всех сторон беседка со столиком и четырьмя стульями. Он закрыл дверь и уселся так, чтобы видеть главное здание усадьбы. Я примостился справа от него, дабы не загораживать ему обзор, – было понятно, что он не хотел, чтобы еще кто-нибудь подслушал наш разговор.

Я пытался построить в уме пару фраз на французском, когда великан неожиданно перешел на английский, пусть и со странным акцентом:

– Значит, господин О’Нил? Интересно, интересно. Не знал, что лорд Хоксбери берет на работу ирландцев. Тем более, судя по фамилии, католиков. А еще более странно, что он послал именно вас – не спорьте, я сразу догадался, что Кэри был прислан лишь для того, чтобы нас представить.

– Лорд Хоксбери мне доверяет, – усмехнулся я.

– Положим. Вот только… вы говорите, что вы ирландец?

– Я такого не говорил, но да, я ирландец.

– Тогда почему у вас в английском нет-нет да и проскальзывает американский акцент?

– Я несколько лет жил в Бостоне.

– Может, и так. Но у вас не бостонский выговор; мне кажется, что вы скорее уроженец одного из южных штатов. Видите ли… английский я знаю не очень хорошо, это так. Но у нас в Бретани каких только моряков ни встретишь. Так что отличить ирландца от уроженца Северной или Южной Каролины я вполне могу.

Я вздрогнул. Конечно, в Северной Каролине несколько другие акценты – более того, даже у нас в Южной в Колумбии и Чарльстоне говорят немного по-разному. Но в общем и целом этот француз оказался прав. А виконт еще говорил, что он деревенщина, которому по недоразумению присвоили чин генерала…

Да, план у нас был простой. Дженкинсон вызвал нас к себе и заявил, что пошлет на встречу с этим, как он выразился, «бешеным шуаном», нас обоих, и объяснил, почему.

– Кадудаль знает совсем немногих из нашего ведомства – меня, д’Оверня и вас, виконт. И, должен сказать, он нас не очень жалует – во-первых, потому, что вы не доставили ему обещанной помощи: ни финансовой, ни в виде оружия. Это, конечно, вина моего предшественника – я бы проследил за тем, чтобы слишком многого бретонцу не обещали, но обещанное все же выполнили бы.

Лицо виконта ровно на мгновение приняло чуть ироническое выражение, из чего я понял, что Дженкинсон, похоже, говорит не вполне искренне. Но тот продолжал:

– Итак, вы предложите этому несносному французу денег – пусть даже тысячу… нет, пятьсот фунтов – за то, что он устроит покушение на проклятого Буонапарте. И еще пятьсот, если это покушение увенчается успехом. Возможно, он не захочет говорить с вами, виконт, – он бретонец, а они все помнят. И хорошее, и особенно плохое. В таком случае дозвольте О’Нилу пообщаться с ним наедине; мне кажется, наш ирландский друг должен ему понравиться. Тем более он, как и Кадудаль, не дворянин.

– Но, милорд, я почти не говорю по-французски.

– Не беспокойтесь. Кадудаль хоть и делает вид, что плохо понимает по-английски, но я слышал, что это далеко не так. Вот только говорите с ним простым и понятным языком – наш бретонский знакомый, скажем так, простой мужик, причем недалекий.

«Ага, недалекий», – подумал я, внимательно наблюдая за мягко прохаживающимся по беседке гигантом.

Я чуть замешкался, на что Кадудаль усмехнулся:

– Вот именно. Так кто вы на самом деле? Не бойтесь, я не выдам ваши секреты никому, но мне нужно знать, стоит ли вам доверять.

– Генерал, признаюсь, вы действительно правы – я родился в Южной Каролине. И я, скажем так, не большой сторонник английской короны и тем более лорда Хоксбери и виконта Кэри.

– Рад это слышать. Так что же вы хотите мне предложить?

– Видите ли, генерал… Во-первых, я примерно представляю себе, за что вы не любите Французскую республику