завозить мой далеко не законный груз в этот городок – один раз я так потерял весь свой товар и еле унес ноги, когда кто-то стукнул в таможню. Было это, конечно, не здесь, а в Пуле, на юге Англии возле Борнмута, но с меня и того хватило.

Я окликнул Джона, стоявшего за стойкой вместе со своим младшим, которого по семейной традиции тоже звали Джоном[37]. Тот бросил на меня равнодушный взгляд, который неожиданно потеплел.

– Джонни (так меня именовали в Англии), давно я тебя не видел. Ты здесь просто так, или кто-нибудь тебе нужен?

– Оказывается, нельзя навестить старого приятеля и выпить твоего великолепного эля, – притворно обиделся я. Кстати, эль у Джона и правда был замечательным – это если вам нравится его английский вариант. Я его, кстати, люблю, даже очень, хоть к его вкусу я привык не сразу.

– Ладно, ладно. Ваши, – он подчеркнул это слово, – все на втором этаже. Ты знаешь, где вход. – И он поставил передо мной огромную глиняную кружку – в нее вмещалась кварта[38], не меньше. – Только прости, пришлось цену поднять – война и все такое, сам понимаешь… И ячмень, и хмель – все подорожало. С тебя три пенса. Жрать будешь?

«Однако!» – подумал я. В мой предыдущий визит три пенса стоил целый ужин – хлеб, сыр и пиво к нему. Но жаловаться я не стал, а лишь спросил:

– А что дают?

– Тушеную говядину или ростбиф. Первое – десять пенсов и фартинг[39], второе – шиллинг и два пенса[40].

– Ладно, давай ростбиф. Он с хреном?

– И с куском хлеба. С тебя за все про все – шиллинг и пять.

Я протянул ему две монетки по шиллингу, добавив:

– И возьми себе тоже пива.

Если бы я дал ему на чай, Джон бы просто обиделся – здесь это не принято. Понятно, что три пенса он возьмет себе, но так хоть все приличия были соблюдены.

– Благодарю. Выпью за твое здоровье, – кивнул Джон, отсчитав мне четыре пенса сдачи. – Ростбиф тебе принесут.

Я кивнул в ответ и пошел в закуток справа от стойки, толкнул ногой еле приметную дверь и поднялся на второй этаж. У входа сидел Мэтью – младший сын Джона. Увидев меня, он заулыбался:

– Привет, Джонни! Если тебе нужен Чарли, то тебе в третий кабинет. Когда твою жратву принесут, я постучусь.

– Благодарю, Мэтт! Что нового произошло, пока меня не было?

– Да все то же самое. – И он замолчал – в этом заведении никто не расскажет, как его дела, даже его об этом спросить прямо.

Я постучался – два раза, пауза, один раз, пауза, три раза.

– Ты кто? – послышался голос.

– Старый друг, – ответил я.

Дверь открылась, и Чарли Браун – не знаю, настоящее ли это имя, да и никогда этим особо не интересовался – приоткрыл дверь, увидел меня и кивнул:

– Заходи. Зря ты пива взял – у меня тут целый кувшин. – И он показал глазами на огромный глиняный сосуд на полтора или два галлона[41].

Я уселся, а Чарли продолжил:

– Ну, чем порадуешь старого приятеля?

– Пенька нужна? И чай?

– Русский? Беру и то, и другое. Сколько всего этого у тебя? И сколько за все это ты хочешь?

Опущу наши переговоры – должен сказать, что завершились они к полному согласию сторон. Да, я здесь совсем не для этого, но можно ведь и совместить, как говорят «новые русские», приятное с полезным. А, главное, теперь все подумают, что я здесь лишь по пусть не вполне легальным, но делам. Даже если я случайно попаду в лапы наших друзей с таможни.

– А что хочешь купить? – поинтересовался Чарли.

– Мне нужно в Лондон к кое-кому.

– Пряности? – хмыкнул тот.

Я лишь улыбнулся – подобного рода вещи здесь не афишируются – и ответил:

– Вот если ты мне скажешь, кто и куда уходит в ближайшее время, то я буду тебе очень благодарен. А то человек, с которым я прибыл, уйдет уже завтра.

– Дейви собрался в Кнокке, насколько я слышал. Уйдет где-нибудь через неделю. Если хочешь, я ему шепну, что ты ищешь перевоз.

– Шепни. А если я не успею?

– Тогда… Тогда вроде Хэнк собирался – но недели через полторы или две. Можешь с ним сам переговорить – он как раз во втором кабинете со своим боцманом. Вот только…

– А что такое?

– Видишь ли… Ходят слухи, что в Ли вот-вот войдет небольшая эскадра. Если так, то надо будет действовать очень осторожно, и я не знаю, кто из ребят решится выйти в море. Может, имеет тебе смысл уйти из другого порта.

– Да ладно… Как будто в первый раз. Они же придут явно не по нашу душу.

– Тут ты прав. Здесь заночуешь?

– Да нет, отправлюсь в Лондон на вечернем дилижансе. А ты пока забери товар. Вернусь – расплатишься.

– А куда я денусь? Только вычту ту деньгу, которую ты должен будешь Томми за хранение.

Хорошо иметь дело с людьми, которые понимают тебя с полуслова и не задают лишние вопросы. Тут живут по принципу: «Меньше знаешь – крепче спишь»…

19 июня (1 июля) 1801 года.

Кронштадт.

Дарья Алексеевна Иванова,

русская амазонка и кавалер ордена Святой Екатерины

Засиделись мы, однако, в Кронштадте. Уж очень здесь много всего интересного оказалось. Конечно, мне ужасно захотелось полазать по мачтам, забраться на марсы, «заглянуть за горизонт». Естественно, папе ужасно не понравилась моя идея, но дядя Дима лишь слегка посмеивался, слушая меня. Я подумала, что если бы не возраст, то и он сам бы с удовольствием прошелся по рее, послушал, как посвистывает ветер в снастях.

Ваня Крузенштерн, сопровождающий нас, уже знал, что я могу и на что способна. Посовещавшись с адмиралом Макаровым, он кивнул мне:

– Мадемуазель Дарья, вы можете взобраться на фок-мачту 74-пушечного корабля «Борис-Глеб». Только командир «Глеба» капитан первого ранга Дмитрий Александрович Игнатьев настаивает, чтобы вас, мадемуазель, при этом сопровождал его вестовой, Петро Криничный. Если что, – тут Крузенштерн неожиданно подмигнул мне, – он поймает вас и не даст разбиться о палубу. Только, как мне кажется, вы не предоставите ему такой возможности.

Я лишь пожала плечами. Страховка, значит, страховка. Все правильно. Как будто мне самой жить не хочется. Пусть этот Петро мечтает сжать меня в своих объятьях – обломится.

В общем, на марс взобралась, по рее прошлась, на окрестности Кронштадта с верхотуры полюбовалась. Потом так же спокойно спустилась по вантам