Пылали десятки огней. Ярко горела Хомея. Партикулис Эгасс произносил гневную речь, и три тысячи воинов внимали его словам. В стороне, в мерах двадцати, мастеровые уже собрали походную шпату, и цинит, видимо исполняющий в подобных случаях роль палача, замер рядом с ней, готовый в любую секунду исполнить волю военачальника.

ДозирЭ смотрел в землю, не в силах справиться со стыдом. Лишь изредка он украдкой поднимал глаза, но в лицах недавних товарищей читалось только презрение. Неужели конец? Скорый и жалкий. О боги, что скажет отец? Старик умрет от горя!

…Воины, которые обнаружили юного цинита спящим в ореховых зарослях, особо не церемонились. Они отобрали у ДозирЭ меч, стянули его запястья веревкой и повели в лагерь. На все его вопросы они отвечали лишь грубостью и легкими уколами копий.

Только в лагере ДозирЭ узнал, что его искали. После долгого безуспешного прочесывания близлежащего леса о пропаже цинита сообщили Эгассу. Партикулис решил, что здесь не обошлось без происков неприятеля, и тут же снарядил легкую конную айму, чтобы напасть на небольшое селение скотоводов-иргамов, находящееся неподалеку от лагеря, и отбить пленника. Селение уничтожили, погибло два авидрона, выявили и захватили следопыта, посланного из самого Масилумуса, но пропавшего воина так и не обнаружили. И только под вечер, когда поиски были прекращены, один из возвращавшихся в лагерь отрядов случайно наткнулся на безмятежно спящего новобранца.

– Спросим же себя: заслуживает ли этот мягкотелый горожанин пощады? – вопрошал Эгасс, впиваясь жестким взглядом в лица своих бойцов. – Заслуживает ли пощады человек, который, выполняя срочное поручение своего десятника, предался недостойным усладам? Заслуживает ли прощения воин, который уже совершал провинности и подвергался наказаниям? Вправе ли мы помиловать его и одобрил бы наше решение Инфект? Нет!

Нет! Помните, из-за таких, как он, проигрываются битвы. Помните, такие, как он, в самый опасный момент предают. Помните, именно такие, как он, бегут с поля боя, бросая оружие. Это из-за него сегодня погибли два опытных цинита, которые прошли через десятки сражений и чудом остались живы. Только жестокая кара будет справедливым наказанием ему и уроком и примером для остальных!

Циниты молчали, и по их суровым лицам нельзя было понять, приветствуют они скорую казнь провинившегося или, может, готовы его пощадить. Только несколько аймов одобрительно кивнули, соглашаясь с последними словами партикулиса.

Совсем недавно в лагере Тертапента ДозирЭ наблюдал казнь воина, заснувшего на посту. Тогда он пытался понять, что чувствует несчастный, о чем думает? И вот рядом со шпатой стоит он сам, безоружный, нагой, перед строем авидронских воинов, закаленных в боях. И жить осталось один-единственный миг…

Удивительно, но молодой грономф не чувствовал страха. Его жег позор. А еще он с ужасом думал о том, какое несчастье обрушится на отца, когда ему сообщат об обстоятельствах гибели сына…

– Начинайте, – громко приказал Эгасс.

Братья-мангры схватили ДозирЭ под руки, подтащили к шпате и обмазали смолой.

Что это? Или сон продолжается? Разве может со мной такое быть?

Ритуал был коротким. В походных условиях разрешалось казнить, не соблюдая всех предписаний. Не играли лючины, и воины не исполняли танец смерти. ДозирЭ даже не получил обычного в этих случаях подогретого нектара. Его замкнули в колодки, привязали веревкой за волосы и подтянули голову кверху. ДозирЭ только в самый последний момент понял, что происходит. Он пытался что-то сказать, может, даже выкрикнуть, но его никто не хотел слушать. Он было дернулся, но ровным счетом ничего не добился. Наконец страх, ужас добрался до его сердца, и оно бешено заколотилось, вырываясь из груди. Палач по знаку Эгасса замахнулся казнильным мечом и ловким ударом отсек молодому воину голову. Удар оказался настолько удачным, что после него голова осталась неподвижной, как будто ничего не произошло. Но тело уже было отсечено. Оно повалилось на колодки, заливаемые черной кровью.

Вето третьем году, тридцать третьего, последнего дня четвертого месяца, город Масилумус, как и каждый год до этого на протяжении двух тысячелетий, праздновал окончание сезона дождей – Встречу Солнца.

Еще днем залитые дождем улицы были серы и пустынны: жители спали, набирались сил перед трехдневными беспрерывными гуляниями, которые открывались этой ночью, факельным шествием и «божественной» оргией. Только рабы в некрашеных одеждах и грубой обуви на деревянной колодке шлепали по лужам – спешили куда-то по поручению хозяев.

Но вот подошел к концу день, и из потрескавшихся известняковых лачуг, каменных многоярусных домов и украшенных богатой росписью зданий высыпал возбужденный народ. Несмотря на морось, которая, казалось, обволакивала с головы до ног и проникала под одежды, трудно было встретить унылое лицо. Для многих единственным просветом в жизни, полной безрадостных забот и бедности, был праздник Встречи Солнца: он ознаменовывался раздачей еды, бесплатными возлияниями, совокуплениями на улицах, публичными кровавыми казнями. Толпы иргамов направлялись к Могильной площади, самой большой в городе, названной так потому, что рядом располагалась единственная в городе могильня.

В этот день здесь сжигалось много покойников – несчастные не дожили нескольких дней до великого празднества. Мелкий дождь рассеивал дымки, тянувшиеся со скорбных пепелищ, и запах сожженных трупов, подслащенный особыми благовониями, проникал на площадь.

Потемнело. Перистые разрывы туч обагрились фиолетовым закатным подбоем, насупились бронзовые изваяния и посуровели вельможные дворцы, окружавшие Могильную площадь. Из устья железных факельниц с широкими бедрами-основаниями вырвались первые незрелые языки пламени, разбросав вокруг бесноватые тени. Подпитавшись мало-помалу злобной силой дорианского масла, они вдруг ярко полыхнули, озарив недобрым зеленоватым светом всё пространство и посередине его заготовленный костер, окруженный рослыми меченосцами.

Площадь быстро наполнялась людьми. Те, кто еще с середины дня занял лучшее место вблизи казнильных подмостков, старались его не потерять, отбиваясь от соперников кулаками и рукоятями кинжалов. Но люди всё прибывали, напирали друг на друга, дружно работая локтями и весело ругаясь.

Один из дворцов, пожалуй, самый старый из тех, чьи фасады смотрели на Могильную площадь, находился как раз напротив разложенного костра. Подступы к нему охраняли три шеренги Синещитных, отборных тяжеловооруженных воинов из отряда телохранителей интола Иргамы, и перед ними еще шеренга лучников в длиннополых кольцевидных доспехах. В здании дворца, на достаточной высоте, располагалась крытая галерея с плотной узорчатой решеткой. За ней, надежно защищенные от людских глаз, уже заняли места самые знатные зрители предстоящего действа – семейство правящего интола в полном составе, военачальники и знатные высокородные граждане.

В центре восседал Тхарихиб в шелковых одеждах и остроконечной иргамовской шапочке, расшитой золотой нитью. Он был небольшого роста, худ, с приятным, но болезненным лицом. Интол часто покашливал и сплевывал в тонкостенную паладиумную плевательницу. В руках Тхарихиб крепко держал серебряный жезл, оплетенный золотой нитью, – точную копию того, который подарил несколько лет назад и передал через своего брата могущественному Фатахилле.