9 мая оппозиционная демонстрация, несмотря на распространявшиеся прессой и телевидением слухи о предстоящем новом побоище, удвоилась. Лужков вновь привел в боевую готовность ОМОН, но в последний момент сами же российские власти вынудили его удалить силы порядка с улиц. Шествие прошло мирно. Хотя официальные запреты были нарушены и колонны демонстрантов вышли на Красную площадь, никаких эксцессов не было. Телевидение вынуждено было констатировать идеальный порядок на улицах.

9 мая был проведен своеобразный «следственный эксперимент». Демонстранты были настроены далеко не добродушно. Но там, где не было ОМОНа, не было и драки. Еще раз было доказано то, о чем уже не раз говорили и оппозиционные журналисты и разумные люди в самой милиции: появление ОМОНа на улицах не только не гарантирует безопасность граждан, а, наоборот, создает риск для жизни и здоровья населения. Даже там, где нарушается порядок проведения митингов, все обходится благополучно до тех пор, пока правительство Москвы не «принимает меры».

Вечером 9 мая в «Итогах» Киселев даже не пытался скрыть своего раздражения тем, что все обошлось мирно. Он сожалел, что власти не решились применить силу, грозил российской демократии участью Веймарской республики. Угроз в адрес президента больше не было. Журналисты неожиданно и дружно затихли.

Антиельцинская толпа вела себя поразительно похоже на ельцинскую. Кризис — жизнь «непримиримых». А для режима постоянное провоцирование политического кризиса было единственным способом скрыть свои постоянные экономические провалы и сдержать эрозию своей социальной базы. В этом смысле и «непримиримая» оппозиция и «реформаторская» власть были едины и нуждались друг в друге. Но и вечно это продолжаться не могло. Рано или поздно должна была наступить развязка.

События 3—4 октября были высшей точкой, кульминацией борьбы для уличной оппозиции. Тогда в течение нескольких часов город принадлежал им. Или, во всяком случае, так казалось митингующим. За это время они показали, что не способны ни стать властью, ни победить власть. Героическая защита Белого дома, где засели депутаты, отнюдь не симпатизировавшие уличной оппозиции, была последним эпизодом в истории этого движения. Оно было разгромлено просто потому, что не могло выиграть. Но крах непримиримых оказался и крахом центризма, поражением «умеренных» и концом первой парламентской оппозиции.

ЦЕНТРИЗМ?

Какие бы ошибки и глупости ни совершало российское правительство, у него всегда был надежный союзник: беспомощная и непривлекательная оппозиция. Для того чтобы реформы могли успешно продолжаться, оппозиционные силы должны были выглядеть еще хуже, нежели власть.

Май 1993 г. в России вошел в историю подготовкой конституционного совещания и широкомасштабной попыткой создания центристского блока. Одно с другим тесно связано: пока шла парламентская борьба, центр усиливался, но в марте Ельцин добился референдума, свел все вопросы к простому «Да»—«Нет» и центр как бы исчез из поля зрения. Когда после референдума на первый план вышел вопрос о Конституции, власти вынуждены были в течение какого-то времени хотя бы для вида что-то с кем-то обсуждать, центристы вновь стали заметны.

Первый вариант центристского блока был создан в 1992 г. Аркадием Вольским под названием «Гражданский союз». За спиной у политиков стояли «красные» директора из «Российского союза промышленников и предпринимателей». Основные кадры активистов должна была дать Народная партия «Свободная Россия», больше известная как «партия Руцкого».

Результаты деятельности «Гражданского союза» оказались не особенно впечатляющими. Лидеры «ГС», так и не решившись на открытое противостояние с властью, говорили о «пунктирной оппозиции». Политические «генералы» выясняли отношения между собой, а осторожные директора не торопились вкладывать деньги в политику. Руцкой, к ужасу своих союзников, все более радикализировался, Вольский по-прежнему был сверхосторожен, рядовые активисты не знали толком, что делать.

На совещании центристских сил 20 мая 1993 г. много говорилось о том, что слабый центр — беда русской политической культуры, что поляризация сил ведет к гражданской войне, что пора создавать сильный центр, но никто не задал ни одного вопроса о том, почему центр в России всегда был слаб.

Поляризация сил вовсе не ведет автоматически к гражданской войне. Для политической культуры Англии и Франции характерна очень явная поляризация, причем не только партийная (левые — правые), но идеологическая и классовая. Тем не менее партия, приходящая к власти, по большей части сдвигается к центру. Причем настолько, что зачастую теряет собственное лицо, утрачивая поддержку избирателей. Это было всегдашней бедой социал-демократических партий.

В России же все обстояло иначе. Силы, рвущиеся к власти, претендовали на умеренность, на защиту общенародных интересов. Захватив власть, они немедленно начинали проводить куда более радикальную политику, доходя до экстремизма. Большевики в 1916 г. не так радикальны, как в 1918-м. А вспомним «демократов» 1990 г.! Это же сама умеренность. Сверхскоростной приватизацией даже не пахнет, о развале СССР ни слова.

В России с ее слабым гражданским обществом источником экстремизма является сама власть, ее неконтролируемость. А также нестабильность общества. Потому центристские лозунги — еще не гарантия сбалансированной политики. Гораздо важнее — борьба за демократизацию структур власти и создание широко организованного общественного движения, сознающего свои интересы. Без контроля со стороны такого движения власть всегда будет безответственной.

А тем временем центр все больше превращался в прибежище провалившихся интеллектуалов и обиженных властолюбцев. На центристских собраниях царил разнобой: от правых либералов до неокоммунистов. Здесь были видны хорошо знакомые лица людей, еще недавно поднимавших антикоммунистическую волну, а еще раньше составлявших очередные проекты программы КПСС.

Слабость «Гражданского союза» была, во-первых, в том, что это было верхушечное объединение, а во-вторых, в том, что лидеры «ГС» пытались противопоставить Ельцину правоцентристскую политику. Почувствовав угрозу, Ельцин немного сдвинулся к центру, подорвав позиции «ГС», а затем вновь повернул вправо. Правый центр ничего такому маневру противопоставить не мог.

Центризм как попытка балансировать между правыми и левыми был обречен. Поляризация сил возрастала: чем больше социальная безответственность власти, тем более радикальна оппозиция. Если нет западного среднего класса, то «не проходит» ни умеренный вариант социального либерализма, ни такая же умеренная центристская социал-демократия.

По мере того как обострялся конфликт между центристами и ельцинской властью, сами центристы превращались в заложников «непримиримой оппозиции». Они не способны были мобилизовать социальные слои, на которые пытались опереться. Невнятный центризм Вольского не мог привлечь никого. Центризм Руцкого, смешавшийся с экстремизмом Анпилова и суперпатриотизмом Астафьева, был не более привлекателен. И если люди шли к зданию парламента 3—4 октября по призыву Руцкого, то не потому, что их убеждали идеи «Гражданского союза».