Они еще долго, взявшись за руки, гуляли по окрестностям, ставшей на время их домом милой деревушки Флёри-ан-Бьер. Отыскали настоящую речку, не широкую, но, во всяком случае, в ней можно было даже поплавать.

Солнце уже перевалило за полдень и хорошо грело.

– Искупаемся? – спросил Павел.

– Да, – охотно откликнулась Таня, и тут же погрустнела. – Но…

– Что?

– Я не взяла с собой ничего пляжного.

– А давай так: я буду купаться вон там, за теми кустами, – осенило Павла. – А ты здесь.

Вода и здесь была такая же холодная, как в том ручье. Видимо, он и питал своей прохладой эту речку. Они весело плескались. Павел подплыл к месту, где купалась Таня.

– Только, чур! Не приближайся! – приказала Таня.

– Не приближаюсь! – Павел нырнул, и вскоре был уже возле Тани. Под водой ухватил ее за ногу.

– Сумасшедший! Я же действительно не умею плавать! – что есть силы закричала она.

Он на мгновенье вынырнул, схватил глоток воздуха и снова исчез под водой. Всплыл он вдали, возле кустов, где разделся.

– Ты красивая! – издали прокричал он. – Ты очень красивая!

– А ты бессовестный! – нарочито сердито отозвалась Таня.

Потом они обсыхали, лежа на прибрежном песке. Таня накинула на себя платье, оно прилипло к ее мокрому телу, и она дрожала.

Павел обнял ее, прикрыл от легкого, но уже знобкого осеннего ветерка.

– Так теплее? – спросил он.

Она не ответила. Задумчиво пересыпала с горсти в горсть мелкий речной песок.

Так провели они еще один день. И еще. Утром, после завтрака, уходили исследовать свою деревушку Флёри-ан-Бьер. И открыли в ней много интересного: старинный замок, озеро, в которое он гляделся вот уже несколько веков, парк, каналы.

Немногим отличалась и соседняя деревня Сели-ан-Бьер. Только здешний замок Куранс был красивее и древнее, платановый парк больше, каналы шире и глубже.

Взявшись за руки, они гуляли по парку, любовались его каналами, скульптурами дельфинов и каменных купальщиц.

Таня упросила Павла зайти в замковую церковь Сент-Этьен, постояли здесь в каменной прохладе.

Откуда-то с высоты на них тихо струилась умиротворяющая органная музыка.

Таня отпустила руку Павла, за которую все время держалась. Краем глаза он заметил, что ее губы беззвучно шевелятся. Затем она, едва заметно, мелко перекрестилась.

Когда они снова вышли на солнце, она сказала:

– Я помолилась, чтобы мы больше никогда не расставались.

– Ты ведь знаешь, что это невозможно. И никакой бог не в силах это изменить.

– Бог, он все может, – возразила Таня. – Но я так его попросила: «Господи, если по каким-то твоим причинам сейчас это невозможно, сделай так, чтобы мы вскоре еще встретились и уже больше никогда не расставались».

– Глупенькая ты моя, – ласково сказал он.

– Я знаю, вы, большевики, все атеисты. Ни во что не верите, – она подняла на него свои большие карие глаза. – А ты – верь! Я знаю, вам запрещают верить. Ленин запретил, или кто там еще. А ты через «нельзя» верь! Никому это не показывай, просто душой, сердцем – верь! – умоляюще шептала она. – Я тоже буду молиться за тебя, за нас. И все сбудется. Обязательно сбудется. Только верь.

В Флёри-ан-Бьер они вернулись в сумерках, и еще издали увидели стоящий у ворот знакомый «фиат».

– Кажется, наше время уже истекло, – грустно сказал Павел.

– Нет-нет! Илья Кузьмич обещал мне четыре дня, – со слезой в голосе капризно пролепетала Таня.

– К сожалению, они уже уплыли.

– Я считала. У нас еще восемнадцать часов, – настаивала Таня.

– Они тоже прошли. Ты ошиблась, девочка. Ровно на один день.

– Нет. Вот посмотришь: Илья Кузьмич приехал, чтобы просто проведать нас.

Во дворе их ждали все трое: Елизавета Кузьминична, Жан-Марк и сам Болотов. По тому, как молчаливо и печально они их встретили, и Павел и Наташа поняли: им предстояло вернуться в Париж.

– Я должен был приехать за вами еще вчера, – сказал он, словно бы оправдываясь. – Но я взял грех на душу, соврал, что автомобиль не в порядке.

– Что-то случилось? – спросил Павел.

– Как сказать. Есть кое-какие новости, – уклончиво ответил Болотов. – Словом, ты нужен в Париже.

Таня безмолвно слушала их разговор, и по ее щекам катились слезы.

Елизавета Кузьминична обняла ее за талию, тихо сказала:

– Пойдем, девонька, собираться. Такая у нас бабья доля: провожать да встречать.

В Париж они добежали часа за полтора. Болотов все время молчал либо говорил на какие-то посторонние темы: про дорогу, про погоду. Павел понял: новость, которую он привез с собой, не для посторонних ушей.

Таня всю дорогу держала Павла за руку, время от времени к нему прижималась и с тихой надеждой шептала:

– Ты любишь меня? Мы еще увидимся здесь, в Париже? Правда?

Вместо ответа Павел молча гладил ее руку. Что он мог ей пообещать? Быть может, уже завтра его не будет здесь. Да и не с руки ему эти пешие прогулки по Парижу. Вон сколько знакомых встретил он здесь! Фролова, Миронова, Таню! Ладно, эти – свои, их не нужно опасаться. Но ведь здесь, по этим улицам, вернувшись из командировки в Россию, не сегодня-завтра вновь будет ходить полковник Щукин. Не исключена также его встреча с Микки Уваровым, который часто навещает Париж по служебным делам. И все эти случайные встречи могут для Павла закончиться печально.

– Не знаю, – искренне ответил ей Павел. – Я очень тебя люблю, и ни на день не хотел бы с тобой расставаться. Или, на крайний случай, хотя бы изредка с тобой видеться. Но, к сожалению, не все в моей власти.

– Дай мне хоть знать, если тебе придется уехать, – попросила она.

Все время молчавший, но слышавший весь их разговор Болотов, сказал:

– Если Павел Андреевич внезапно покинет Париж, я вас об этом извещу. Но будем надеяться, что вы еще встретитесь.

– Я вам очень благодарна, – ответила Таня и, немного помолчав, добавила: – За все. За ваше участие.

– Да чего уж там! – смутился Болотов. – Разве не понимаю. Сам еще совсем недавно был молодым.

На рю Колизе Болотов остановил «фиат».

– Не хочу возле самого дома, – пояснил он. – На всякий случай.

Таня тепло попрощалась в Болотовым.

Павел взял из автомобиля ее сумку, пошел ее проводить. Идя рядом, она снова и снова, как заклинание, повторяла:

– Пожалуйста, не забывай меня! Я очень тебя люблю! Не забывай!.. Господи, неужели ты не услышишь мои молитвы?