– А они умеют? – спросила она, махнув в сторону Уэса и Девин.

– Но-но, поосторожнее, – сказал Уэс с притворной угрозой.

Селма потащила Джека на танцпол и начала исполнять невероятно сложный танец. Джек должен был просунуть ногу между ее бедрами и крутануть вокруг себя. В результате он рухнул на площадку и вывихнул лодыжку.

Селма постояла, глядя на него, потом вздохнула, словно жалуясь на несправедливость судьбы, и отправилась на свое место. Остальные столпились вокруг Джека.

– Сейчас принесу лед, – сказала Эби и побежала в дом.

Она вернулась, но не одна, а в сопровождении Лизетты. Повариха примчалась босиком, и все с удивлением увидели, что ногти у нее на ногах покрыты оранжевым лаком. Похоже, одевалась она в спешке, темный халатик был застегнут кое-как, и из-под него выглядывало ярко-желтое белье. Влажные волосы были прихвачены сзади лентой. Судя по всему, Лизетта только что умывалась и выскочила из ванной впопыхах. Все застыли на месте. Она напоминала заблудившееся дикое животное, и друзья боялись ненароком спугнуть ее. Ведь по вечерам Лизетта никогда не выходила на лужайку.

С Джека уже успели снять ботинок. Лизетта выхватила из пакета кусок льда и приложила к ноге Джека. Она с беспокойством глядела на него. Но, похоже, неменьшую тревогу вызывали у нее шипящие на решетках сосиски и прочая снедь. Лизетта нет-нет да и оборачивалась к жаровням.

– Ничего страшного, – говорил Джек. – Перелома нет. Ты можешь идти, со мной все в порядке.

Лицо ее постепенно разгладилось. Она выпрямилась и бросилась обратно к дому, словно дым жаровен был для нее смертельно опасен.

Остальные помогли Джеку добраться до его коттеджа и поужинали там все вместе. Присоединилась даже Селма. Она так и не извинилась, но один раз все-таки встала и наполнила опустевший стакан Джека. Все расценили это как добрый знак – Селма очевидно раскаивалась в своем легкомысленном поступке.

Ужин подошел к концу, все пожелали друг другу доброй ночи, раскрасневшись от непрерывного хохота. Уэс помог Эби и Кейт собрать тарелки и мусор и донести до главного здания. Лампочки под зонтами сейчас не горели, и Девин ловила в темноте светлячков.

Уэс и Кейт стояли рядышком и наблюдали за ней. Рука Кейт слегка касалась его руки. Двенадцатилетний Уэс жил ради таких мгновений, ради секундного прикосновения ноги, когда они сидели рядом на мостках, ладони, когда одновременно протягивали руку, чтобы взять что-то. Он понимал: Кейт этого не замечала, не чувствовала, до той самой минуты перед ее отъездом. Страстное, томительное желание, которое они оставили здесь, до сих пор витает над водами озера. Но и оно успело возмужать. Теперь оно звучит иначе, наполнилось иным содержанием, стало более смелым, чувственным и плотным. Что и говорить, сегодня, когда Кейт ходила туда и сюда по делам, он не мог оторвать взгляд от ее ног, жадно следил за ней. Грудь у нее небольшая, и после долгого созерцания он уже не сомневался, что лифчика она не носит. Интересно, думал он, что чувствуешь, когда целуешь ее, каковы ее губы на вкус после выпитого вина, принесенного Буладиной. Да, теперь все не так просто, как когда-то. И все же… она здесь, совсем рядом, они снова касались друг друга… Уэс не мог отделаться от мысли, что был бы совершенно счастлив, если бы ему довелось остаться в пансионате на всю ночь, чтобы только иметь возможность притронуться к ее руке.

– Что ж, доброй ночи, Уэс, – сказала Кейт хрипловатым голосом. – До завтра.

Он молча кивнул.

Кейт позвала дочь.

– Уэс, аллигатор тоже желает тебе доброй ночи! – сказала Девин на прощанье.

Забравшись в кабину фургона, Уэс с минуту сидел не двигаясь.

Давно он так хорошо не проводил вечер… Ему вдруг стало страшно из-за того, что все повторяется, и он почти влюбился, и ему хочется жить так всегда, но этому не бывать, потому что счастье длится лишь краткий миг и возможно только с Кейт.

Может, и к лучшему, что Эби продает пансионат, а он избавляется от своей земли. Нельзя же всю жизнь чувствовать себя несчастным в ожидании чуда. Он и так неплохо живет и всего добился сам.

Это лишь озеро, одно из многих.

А Кейт – только девочка, которую он когда-то знал.

Пусть живут своей жизнью.

Лизетте очень нравилось, как пахнет еда, приготовленная по старым и простым рецептам. Прежде эти блюда готовили так часто, что страницы тетрадки совсем истрепались, стали мягкими, зато рецепты – проверены годами. Глядя на них, она вспоминала свою grand-mère[11], которая потеряла на войне мужа и двоих сыновей. Целый год она каждый день плакала и ходила на железнодорожную станцию, всегда одной дорогой, и там ждала, надеясь на их возвращение. Слезы ее черными острыми камешками падали на землю, и до сего дня эти камешки протыкают автомобильные шины, и воздух из них потихоньку, с причитаниями и всхлипами, выходит наружу. Эту дорогу люди назвали Дорогой печали. Лизетта плохо помнила и саму grand-mère, и ее домик в деревне. Но помнила хлеб, который та выпекала в черной от копоти печке. Однажды grand-mère протянула испещренные пятнами, пергаментные пальцы и сказала, что самую вкусную еду готовят старыми руками.

«Старые руки помнят много добра» – так она сказала.

Когда Лизетта стояла с подносом перед домиком Джека, она вдруг вспомнила эти слова и взглянула на свои руки.

Теперь и у нее руки старые. Иногда она смотрела на них и удивлялась. Общаясь с Люком, она порою забывала о возрасте и казалась себе гораздо моложе.

Джек открыл дверь. На нем были штаны цвета хаки и рубаха с коротким рукавом, на которой красовалось название какой-то симфонии. На любом другом это смотрелось бы вычурно и претенциозно. На Джеке же – бесхитростно, без всякого подтекста.

Понятно, что этим утром ему было не до пробежки вокруг поляны, и Лизетта решила сама принести ему завтрак.

– Лизетта! Ко мне? Заходи.

Она зашла в домик. Лизетта бывала здесь много раз, но только в отсутствие Джека. Когда он уезжал до следующего лета, она порой помогала Эби делать уборку и всегда смотрела, не оставил ли он случайно какую-нибудь вещь. Однако Джек был очень аккуратен и никогда ничего не забывал. Сейчас же она с любопытством оглядывала помещение, в котором он жил. Фотографию на кухонной стойке, где он запечатлен с тремя братьями, рядом – пузырьки с витаминами. Айфон на кофейном столике, тут же – дамский носовой платок.

– Это Селма оставила, – пояснил Джек, проследив за ее взглядом. – Вчера вечером все ужинали у меня.

Лизетта кивнула и поставила поднос на стол. Слегка прихрамывая, Джек подошел к ней:

– Спасибо за завтрак… хотя, в общем, это было необязательно. Я и сам бы смог дойти до столовой. А вот от утренней пробежки пришлось отказаться.

Лизетта посмотрела на его перевязанную лодыжку.