— Нет, нет, нет! — в ужасе закричал Тауберт. — Ради бога, сиятельный граф, избавьте меня от этого… Я знаю, чем в России кончаются такие дела. Умоляю — не губите меня.

Разумовский резко поднялся из кресла:

— Но вы уже извещены о тайне, которую я вам доверил. А это значит, что у вас осталось два выхода: или вы спускаетесь в подвал к печатному станку, или…

Он сурово замолк. Тауберт пал на колени:

— Не принуждайте меня, высоковельможный гетман.

Разумовский молча снял со стены дорогую запорожскую шашку. Он свистнул, и в кабинет, помахивая хвостом, вошла борзая. Одним ударом граф снял с нее голову.

— Или я поступлю с вами, как с этой собакой!

…Ночью уже начал стучать печатный станок.

До полуночи братья — Алехан с Федором — успели обойти полки гвардии, предупредив конфидентов, чтобы к утру были готовы, а ровно в полночь Алексей Орлов поехал в Петергоф. Именно так: не помчался, а поехал, и камер-юнкеру Ваське Бибикову, который взялся сопровождать его, сказал, что надобно поберечь лошадей.

— А где карету раздобыл, чья она? — спросил Бибиков.

— Чужую зашептал, теперь наша.

В пригородах было пустынно, будто все жители вымерли. В пять часов утра 28 июня карета неслышно подкатила к Монплезиру.

Орлов велел Бибикову остаться с лошадьми.

— А охрана тебя не задержит?

— Гляди, и окна открыты: залезай — воруй…

Не только окна, но даже двери Монплезира не были заперты, все спали. Хрустальные миражи рассеивались за окнами дворца-сказки. В одной из комнат Алехан увидел на креслах растопыренное платье императрицы, приготовленное ею для парадного обеда.

— Кто там шляется? — послышался женский голос.

Это проснулась Шаргородская.

— Я шляюсь, — ответил Алехан.

— Чего тебе, партизану, надобно?

— Одевайся, баба, — велел ей Орлов и толкнул двери спальни императрицы. — Пора вставать! — зычно провозгласил он.

Екатерина, сонно жмурясь, спросила из постели:

— Боже, что еще случилось?

— Пассек арестован, вот что… вставай!

Наспех одетые, из Монплезира вышли сама Екатерина, камер-фрау Шаргородская и гардеробмейстер Василий Шкурин. Алехан сказал:

— Теперь время — золото. Погоним с ветром…

Не уместясь в карете, Шкурин и Бибиков встали на запятки, Алехан яростно нахлестнул лошадей. Это был как раз тот момент, когда в Петербурге Григорий Орлов закончил играть со Степаном Перфильевым.

— Вишь, как тебе повезло, Степан.

— Да, — отвечал тот, загребая выручку.

— Поздравляю тебя, Степан, с новою государыней. Если жить хочешь, начинай орать загодя: «Виват Катерина!»

Перфильеву показалось, что Орлов сошел с ума. Но тут подкатила карета, которою правил князь Федор Барятинский.

— Гришка! — позвал он с улицы. — Ты готов ли?

— Мигом, — откликнулся Орлов и сбежал вниз.

Алехан все круче нахлестывал лошадей, и они облипли мыльною пеной. Решительная скачка к столице продолжалась. Давно не было дождя, и внутрь кареты проникла бурая пыль, наложив неприятный грим на женское лицо. Наконец одна из лошадей пала. Орлов огляделся, недалеко от дороги крестьянин ковырялся с сохою на пашенке. Алехан подошел к нему, перехватив его лошадь.

— Эй-эй, — сказал мужик. — Ты чего самовольничаешь? Или на вас, дворян, уж и совсем управы не стало?

— Молчи, пока жив, — пригрозил ему Алехан…

Мчались дальше. Неожиданно показалась встречная коляска, в ней сидел саксонец Нейман, владелец столичных притонов, который издали окликнул Орлова:

— Алехан! Ты куда в такую рань… везешь?

— До первой ямы! — отвечал Орлов, повернувшись к женщинам. — А ведь славно получилось, что он вас обложил.

Екатерина расхохоталась. Шаргородская надулась:

— Чего ж тут славного? Ни свет ни заря едем мы, две порядочные дамы, и вдруг… эдаким-то словом!

Алехан безжалостно погонял лошадей:

— Потому и хорошо, говорю, что Нейман не узнал вас, а это значит, что шума раньше времени не случится… Нно-о!

За пять верст от Калинкиной деревни их поджидал Гришка Орлов со свежими лошадьми. Екатерина пересела в карету Федора Барятинского, под колесами отгромыхал мостовой настил — впереди лежал досыпающий Петербург. Сытые княжеские кони рванули в слободу Измайловского полка… Тревога! Заталкивая в ружья пули, гвардейцы сбегались на плац, возглашая с восторгом:

— Виват Катерина! Веди нас, матка…

Раздался мягкий топот копыт — на роскошно убранном скакуне явился измайловский полковник граф Кирилла Разумовский.

— Мешкать нельзя, — намекнул он женщине.

Под руки уже волокли священника Алексия с крестом. Старец ни в какую не желал впутываться в престольные авантюры.

— Сколько ж лет тебе, старче? — спросил гетман.

— Да уж сто одиннадцатый годик напал.

— Неужто самому тебе жить не прискучило?

— Видит Бог — притомился я.

— Тогда приводи солдат к присяге, а завтра и под топор оба ляжем, заодно отдохнешь от жизни… Виват Екатерина Вторая!

Измайловцы разом опустились на колени, присягая императрице на верность. Лишь один офицер вздумал сомневаться.

— Ты чего там хрюкаешь? — спросил его Орлов.

— Не хрюкаю, а людским языком сказываю, что нельзя давать присягу Катерине, покуда от присяги Петру не отрешились.

Это были последние слова в его жизни.

— До чего щепетильный народ пошел на Руси! — сказал Алехан, легко, будто тряпицу, перекидывая убитого через забор…

— Пошли… с Богом! — скомандовал гетман.

Через мосты Сарский (Обуховский) и Новый (Семеновский) начиналось шествие Екатерины к престолу, которое возглавлял Мафусаил в епитрахили. Плотность людской массы была столь велика, что, не вмещаясь в узости улиц, солдаты с треском обрушивали заборы, вытаптывали клумбы и огороды. Все дрожало и тряслось от яростных воплей:

— Виват Катерина! Матка наша… урррра-а!

Голштинский принц Георг проснулся от шума. Кинулся к генерал-полицмейстеру Корфу, спросил его — как немец немца:

— Was ist das?

— Ich Weib nicht, — отвечал Корф, пожимая плечами.

Обоюдное непонимание двух персон было рассеяно явлением вахмистра Потемкина; принц ему обрадовался:

— Вот мой адъютант, сейчас он все объяснит…

Корф (опытный, ибо давно жил в России) не стал вмешиваться, когда вахмистр схватил фельдмаршала за ухо, крича: