– Конечно, – ответил Икс. – Конечно, даю. Я вам всем обязан.

– Хорошо, – выдохнул Регент. – Мое настоящее имя – Тарик.

12

Зоя пыталась заснуть, меняя позы десятки раз, словно сочиняла собственным телом алфавит. На улице мирно шумели сосны, по окну проходился ветерок. Мир возвращался к нормальному состоянию, как будто норма по-прежнему существовала.

После ухода Икса прошло несколько дней. Завтра начнутся занятия в школе. Школа! Ну, что за нелепость! Всякий раз, когда Зоя ощущала, что ее вот-вот захлестнет печалью, она вспоминала, как стояла перед домом в одних носках и как Икс набросил ей на плечи свое пальто, как притянул ее к себе. Его рот был таким теплым, что ее губы начали светиться, словно спираль на электроплитке.

В полночь скрипнула дверь – и в комнату прокрался Джона, прихвативший с собой конус желтого света из коридора.

Зоя притворилась спящей. Общение с братом не входило в список ее приоритетов.

Она громко всхрапнула.

– Я знаю, что ты не спишь! – возмутился Джона.

Зоя захрапела еще громче.

– Притвора, – сказал Джона и почти тут же добавил: – А где Икс? Почему он не вернулся? Мне нравилось, что он здесь.

Зоя со стоном села на постели.

– Ему пришлось уйти, – ответила она. – Ты же знаешь, козявка.

– Но, типа, насовсем уйти? Вообще навсегда?

Голосок у него дрогнул.

Осознание случившегося нахлынуло и на Зою тоже. Ей внезапно пришлось признать, что, возможно, она больше не увидит Икса, что их поцелуй мог быть таким всепоглощающим, таким особенным именно потому, что ему предстояло стать единственным.

– Не знаю насчет «навсегда», – сказала Зоя. – Знаю только, что он хочет вернуться и что он упорный, как и мы.

Кажется, Джону этот ответ устроил. Он подошел к ногам Зоиной кровати и собрался залезть к ней под одеяло.

– Нет, козявка, – сказала она, – тебе здесь спать нельзя. Не сегодня.

Он не поверил, что она говорит серьезно, и приподнял одеяло.

– Нет, козявка! – повторила она, вырывая у него край пододеяльника.

Джона молча ушел из комнаты, оставив позади себя облако обиды. Зоя рухнула на кровать. Сквозь стену она услышала, как Джона открыл дверь в спальню матери и сказал:

– Зоя вредничает. Можно к тебе под бочок?

– Конечно, – ответила мать. – Всегда и всех рада пустить под бочок.

Зоя снова повернулась в постели. Она скучала по Иксу: в том месте, где должно было находиться ее сердце, образовалось целое озеро боли, а теперь к этому прибавилось еще и чувство стыда. Пласт снега на крыше пришел в движение: оторвавшийся кусок скользнул по кровле, пролетел мимо окна, словно сорвавшееся тело, и упал в сугроб с глухим стуком.

Заснуть не получится.

Зоя в досаде села и швырнула подушку через всю комнату. Она попала в полку над письменным столом и сбила на пол несколько кубков. Зоя попыталась оценить ущерб, но в темноте среди жертв смогла опознать только награду лучшему стригалю. Награда имела форму позолоченной полуголой овцы. У Зои она была одной из самых любимых, потому что напоминала ей Вэл, выбривавшую полголовы. (Вэл была такая эффектная, что могла себе позволить даже такое.) Зоя купила награду в секонд-хенде в Коламбиа-Фоллз. Мужчина-продавец (он дремал в подсобке, и ей пришлось будить его блестящим колокольчиком) так удивился, что кто-то захотел купить эту штуку, что даже переспросил: «Серьезно?»

Зоя раздраженно побилась затылком о стену. Раз, второй, третий. Кажется, ее мать решила, что она стучит, и постучала в ответ. Это немного успокаивало.

Зоя вдруг поняла, что ей не хочется оставаться одной.

Дверь в спальню матери была открыла. Зоя робко вошла, готовясь к тому, что ее прогонят. Мать и Джона свернулись под одеялом и перешептывались, словно заговорщики. Джона услышал Зоины шаги и высунул голову.

– Эта комната только для тех, кому грустно, – сказал он. – Как маме и мне.

Он недавно плакал.

– Мне тоже грустно, – ответила Зоя. – Честно.

Джона хмуро задумался, но потом кивнул.

Зоя подошла к ногам кровати и проползла под одеялом, как хомячок, – ради Джоны. Когда она высунула голову, то увидела, как он прячет улыбку, которую решил ей не показывать.

Зоя устроилась у стены, так что они с мамой окружили Джону, как кавычки.

– Ты такой тепленький, – сказала она ему.

– Разогреваюсь, когда мне грустно, – объяснил он. – Это научно.

Зоя с мамой по очереди гладили Джону по голове. Раздолбанный металлический вентилятор, который служил их маме для того, чтобы ее убаюкивать, шумно крутился в углу, словно пропеллер старого самолета.

Джона уснул в считаные минуты, и Зоина мать задремала почти сразу же после него. Зоя лежала на боку, и ее мысли продолжали кружиться. Неужели вот это и есть любовь: две четверти удовольствие, две четверти – боль? Зое вспомнилась Вэл, одержимая Глорией. Теперь ей это стало понятно. Она ничего похожего не испытывала с Далласом: ей даже и в голову не пришло бы посвящать пост его ступням. Хотя бы потому, что он почти точно удалял с них волосы восковыми полосками.

Зоя тихо засмеялась, и ее тело расслабилось, одна мышца за другой. Она почувствовала, что за ней наконец вот-вот придет сон.

Но тут Джона, который, оказывается, вовсе не спал, объявил в темноту:

– Я завтра в школу не пойду.

Зоя напряглась.

– Ш-ш! – отозвалась их мать сонным голосом. – Поговорим об этом утром.

– Ладно, но я все равно не пойду, – сказал Джона со всем доступным ему упрямством. – И ты меня заставить не сможешь.

– Мы поговорим об этом утром.

– Знаю, что ты попробуешь меня заставить. А я не пойду. Я ее ненавижу.

Зоя понимала, что ей следует промолчать, вот только сама мысль о том, что Джона ненавидит школу, была совершенно нелепой. Его классный руководитель, мисс Ноэль… он ее обожал. Один раз он даже нарисовал у себя на руке ее портрет, как татуировку.

– Ты ее не ненавидишь, козявка, – сказала она. – Не надо так говорить.

– Раз говорю, что ненавижу – значит, ненавижу! – возразил он.

Он сел на кровати и сбросил одеяло к ногам.

«Черт! – подумала Зоя, – а вот и срыв».

– Джона, держи себя в руках, – попросила ее мать. – Пожалуйста.

– Только я могу знать, ненавижу ли я школу, – не успокаивался он. – И нечего Зое говорить, будто я ее не ненавижу. Раз я говорю, что ее ненавижу – значит, ненавижу.

Зоя встала с постели и зашагала через комнату, позволив себе не менее ребяческую демонстрацию. Ей и так слишком больно. Не хватает еще, чтобы она брала на себя и горести брата. Ну уж нет. Это нечестно. Разве Джона не понимает, что она тоже скучает по Иксу? Не знает, что она ни на секунду не перестает о нем думать?