– А потом он и вовсе понес такую ерунду, что мне даже стыдно стало за него. Представляешь, он сказал, что благодарен мне за то, что я помогла вам сблизиться… Глупо. И тут же стал говорить мне о своей любви к тебе… еще более глупо. С одной стороны, он явно намекал мне на то, что я мешаю ему, а тут вдруг такое…

– А что было потом?

– Мы говорили об амнезии, но все это были лишь пустые слова. А вот теперь я скажу тебе самое главное… Он бы, может, и дальше что-то говорил, лил мед мне в уши, если бы не раздался звонок. Очень тихий… Звонил не твой телефон, а его… понимаешь? Мобильный. Должно быть, где-то в кармане. Но он даже не пошелохнулся при мне, как будто никакого звонка и не было.

– Да?..

– Я сделала вид, что ничего не услышала, сказала, что неважно себя чувствую, что подумаю над всем, что он мне сказал, и ушла… Я была в туалете, в ванной, и слышала оттуда его голос. Совсем тихий… Так что разговаривал он не со мной, понимаешь? И то, что ты слышала, не имеет ко мне никакого отношения.

– А почему ты не сказала мне этого раньше?

– Когда? Ты же только сегодня стала задавать мне эти странные вопросы… Хотя я с самого утра почувствовала, что ты охладела ко мне. Что злишься на что-то… Мне и так плохо, а тут еще твои подозрения.

– Но, если это не ты, значит, есть кто-то еще, кому были адресованы эти слова… И кто же она, эта женщина? А ведь это точно женщина…

– Значит, та, в сером костюме и в очках.

– Может быть, может быть… – Анна задумчиво смотрела куда-то мимо Маши, еще не зная, радоваться ей или нет, что у Гриши появились какие-то таинственные дела с другой женщиной. Ведь когда она подозревала Машу, то видела своего потенциального врага в лицо. А что сейчас? Снова анализировать подслушанный ею монолог Григория, чтобы понять, как ей с ним себя вести? А надо ли это вообще? Вот выяснится, кто такая на самом деле Маша, где живет и кто муж ее ребенка, и эта история будет закончена, а потом и забыта. С Гришей она будет сохранять до поры до времени дружеские отношения, а с Матайтисом – время покажет…

– Я вспомнила, как меня зовут, – неожиданно сказала Маша более радостным, миролюбивым тоном. – Дина Казарина. Я – внучка профессора университета Дмитрия Александровича Казарина. И та квартира, где мы сегодня с тобой были, принадлежала именно ему.

– А родители?

– Они давно живут в Австралии. У меня дома есть фотографии… Я тебе обязательно покажу.

– Хорошо. Это просто замечательно, что ты постепенно все вспоминаешь. А теперь собирайся. Сейчас за нами заедет Максим, и мы поедем к одной женщине, которая, быть может, узнает тебя… Возможно, что уже сегодня нам удастся заполучить обратно твои вещи и, главное, ключи. И… прости меня, если можешь… – Анна обняла Машу и поцеловала. – Ты себе представить не можешь, как же мне стало легко… Словно гора с плеч…

Кастеляншу звали Мария Николаевна. Увидев удостоверение Матайтиса, она побледнела и распахнула дверь с явно обреченным видом.

– Проходите. Все расскажу как на духу. Я ждала вас. Боялась. Вздрагивала от каждого звонка. Но на мне вины нет. Любой на моем месте притих бы, стал тише воды ниже травы. Я знала, я знала…

Это была крупная женщина с округлыми формами, тщательно зачесанными длинными волосами, уложенными в тугой узел на затылке, добрыми карими глазами и большими розовыми ладонями, которыми она нервно приглаживала и без того гладкую прическу. Маленькая, скромная и опрятная квартирка в уютном московском дворике неподалеку от метро «Аэропорт», запах горячих пирогов и чистоты.

Увидев за высоким Матайтисом худенькую фигурку, Мария Николаевна перекрестилась и всхлипнула:

– Девонька моя… Жива, слава богу… Ты же Дина? Дина Казарина? У меня твой мешок. У меня. И вы правильно сделали, что приехали ко мне домой, что не стали пытать прямо там, в отделении. Я бы не вынесла того позора… А ведь это все Клеопатра приказала. Ей надо было сухой уйти, чисто и тихо. Она была нормальной женщиной, но уж больно переживала за свою пенсию. Волновалась, чтобы в отделении перед ее уходом все было чин чином. Чтобы детишки не умирали, и женщины выписывались здоровыми. Дай-ка я тебя обниму… Ты не узнаешь меня? Забыла, что ли, тетю Машу, у которой ночью воровала пеленки для своих подружек? Да мне не жалко их было, просто я в ответе за них… Но я не сержусь на тебя, нет… Я рада, что вижу тебя перед собой. И мешок твой я не открывала. Как был с узлом, так и остался. И если было что у тебя там ценного – все сохранилось… Проходите, садитесь за стол… Может, чаю?

Максим, Анна и сама не своя от того, что ее наконец-то кто-то узнал, Маша-Дина сели за круглый, покрытый синей скатертью стол. Первой пришла в себя Анна.

– Мне кажется, что тебе, Диночка, лучше пока посидеть в другой комнате или на кухне… Я сама все объясню Марии Николаевне…

Белая как полотно Маша-Дина покорно удалилась из комнаты, полностью доверившись Анне. Видимо, ей и самой не очень-то хотелось услышать, кто она и что о ней знает эта кареглазая женщина, так быстро признавшая ее и твердившая про какой-то мешок.

Оставшись втроем в комнате, Анна, опередив Матайтиса, задала самый главный, на ее взгляд, вопрос, который мучил ее с тех пор, как она встретила Машу:

– Девочка, которую она родила, жива?

– Когда все это случилось, она была жива и здорова. Она родила нормальную девочку, почти в четыре килограмма…

– Тогда расскажите все, что знаете о Дине… – вступил в разговор Максим.

– Да-да, конечно… Дина Казарина была у нас в отделении за лидера. Она хоть и тяжело рожала, но очень быстро шла на поправку. И девочку ей принесли раньше других, и молоко у нее было. У нее такой характер, что ей надо обязательно кого-то опекать. Вот она и подворовывала у меня пеленки. Но это я так, по-свойски говорю. У меня шкаф большой, там они стопкой сложены. Я за них в ответе… Понимаю, это не самое главное. Но когда у нас Савельева запылала, температура у нее поднялась, это Дина всех подняла ночью на ноги, и она же, выходит, спасла ее… Она бы и выписалась раньше остальных, у нее все хорошо было, да и девка она сильная… Как вдруг в отделение поступила женщина по имени Тамара. Фамилии ее никто не знал. Ей уж за сорок, рожать собралась… Я сразу поняла, кто ее привел. Аниса. Сестра у нас была такая – Аниса. Хорошая медсестра, опытная, ничего не скажу плохого… Но то, что эта женщина должна была рожать не у нас, нам всем стало ясно. И ведь такой момент выбрала, когда пересменка была и, кроме Клеопатры, нашей заведующей, больше никаких врачей не было. Тогда я поняла, что и Клепа в этом деле замешана…

– Так что это за дело и при чем здесь эта женщина? – не выдержала Анна.

– Объясняю. Вот поступила к нам в отделение женщина. Спрашивается, осмотреть ее надо? Помыть-побрить, приготовить к родам? Вот! А ничего этого сделано не было. Ее даже никто не осмотрел! Разве что Клеопатра. Вещи у нее были – туфли и плащ. Все. И мне сказано было: Маша, оставь мешок с вещами этой Тамары у себя в кастелянской, не под замком то есть. Я спрашиваю, почему, как же так, ведь я же отвечаю за вещи, на что мне Клеопатра кулак показала и знаком приказала молчать. Ну вот я и подумала, что Тамара эта дамочка из блатных и что рожает она тайно, понимаете? Что нигде в документах эти роды не будут записаны. А что мне еще было думать? У нас в отделении такого еще ни разу не случалось. Умирать женщины умирали. И дети, конечно, тоже. Но чтобы нигде никого не записывать? Никогда! А тут Аниса несет мне коробку конфет. Это мне-то, кастелянше. Да кто я такая, чтобы мне конфеты давать? Это медсестрам дают, врачам… И я взяла. Язык в одно место засунула и поняла, что, если буду задавать вопросы, мне же хуже и будет. А я же на двух ставках. И как кастелянша получаю, и за вещи в камере хранения отвечаю, да еще иногда и в гардеробе в приемном отделении подрабатываю. Мне нет никакого резона уходить.