В самом начале своей следовательской карьеры она еще позволяла себе активно сопереживать потерпевшим. Собственно, она ведь и в следствие рвалась именно поэтому. Героиня какого-то сериала — патологоанатом — твердила, что она — голос мертвых, и это ее долг, ибо сами они сказать ничего уже не могут. Очень, очень душевно. Но старшие коллеги быстренько вправили Арине мозги: либо сопереживать, либо работать — и тогда «тонкие чувства» очень быстро уступают место холодному рассудку. Он же — отвратительный с точки зрения «нормальных» людей жестокий цинизм. Цинизм? Аринин Учитель — лучший в мире, какого только можно было бы пожелать — говорил, что цинизм — это лишь концентрация здравого смысла. Интересно, как он сейчас? Не здравый смысл, а Михалыч? Вот поймаю этого проклятого Имитатора, сразу поеду в отпуск — домой, поклялась она сама себе — и непременно Михалыча нужно будет навестить. Непременно!

Все эти мысли — довольно несвоевременные, чего уж там — пронеслись в голове за какие-то доли секунды. Успокоить не успокоили, но что-то вроде. Охладили как будто.

Только скачущая рваная мелодия, черт бы ее побрал, продолжала метаться внутри тесного черепа! И ведь именно Мирра Михайловна дала автору увертюры «Черный свет» от ворот поворот — шиш тебе, а не консерватория!

От этого деваться было некуда.

* * *

Перед тем как ехать по адресам музыкальных мальчиков, Арина, после минутного размышления, все-таки позвонила начальнику областной автоинспекции. Точнее, не начальнику, а одному из его замов, с которым познакомилась на одном из прежних своих дел и даже поддерживала какие-то слабо приятельские отношения.

— Чего тебе?

— Слушай, можно машину, если не в розыск объявлять, так, неофициально пошукать?

— У тебя любовник, что ли, сбежал?

— Ага. Трое сразу. Все в одной машине. Да нет, свидетельница у меня куда-то подевалась. Вроде ничего такого пока, но для вящего спокойствия хотелось бы точно знать.

— Ладно, диктуй данные, — смилостивился тот. — Свистну по районам. Может, мелькнет где. Будешь должна.

Буду, вздохнула Арина, отключившись. Особенно прелестно это будет, если машину засекут, а Мирра Михайловна будет рядом, и все с ней в порядке, просто… Ну вот просто…

Впрочем, лучше уж так, чем если впрямь с ней что-то случилось.

Панельная пятиэтажка, в которой, если верить документам из приемной комиссии, проживал Харитон Седых, радовала глаз празднично-мандариновым колером. Ее соседка справа сияла нежной бирюзой, слева «цвел» нежный цикламен, за которым проглядывала светлая зелень, теплая одуванчиковая желтизна, блеклая, как застиранная джинса, синева… ой, кажется, это было уже небо! Арине на мгновение показалось, что она очутилась на дне детской коробки с кубиками. То ли сама уменьшилась, как кэрролловская Алиса, то ли кубики принадлежали великану. Но ощущение отнюдь не было пугающим, скорее веселым. Словно Арина не прожила в этом городе уже — боже-боже-боже! — шесть лет! Да что там в городе! Словно она вообще не отсюда, глядит вокруг глазами инопланетянина, которому ничегошеньки не известно о «нормальных» размерах и расцветках.

В последний раз она такое чувствовала, когда ездила с Виталиком в Черногорию. Гигантские горы, такое же огромное море и между ними — узкая полоска лепящихся к береговым склонам городков, по которым ходят совсем уж крошечные люди. И ей, вот чудеса, это нравилось!

Полезное, кстати, упражнение. Неплохо бы его повторять почаще, чтобы не зацикливаться, чтоб глаз не замыливался, но разве за делами вспомнишь. Хорошо, когда внешние обстоятельства и впечатления напоминают вдруг: «нормальные» масштабы и вообще вся на свете «нормальность» — не более чем условность. Удобная, что и говорить, но необязательная.

Дверь нужного подъезда, новенькая, серая, с блестящими кнопочками домофона, стояла нараспашку. За ней пахло сыростью, в пролете между вторым и третьим этажом путь преградило полное ведро и сине-фиолетовый матерчатый тыл. Женщина, облаченная в классический «уборщицкий» халат словно почувствовала чье-то приближение. Арина еще и рта открыть не успела, чтобы сказать «простите, позвольте пройти», как та уже выпрямилась и посторонилась. Еще и улыбнулась — дружелюбно, белозубо, чуть ли не радостно — как будто Аринино появление было невесть каким приятным событием.

Арина осторожно, краешком поднялась по влажным еще ступенькам на четвертый этаж. Квартирная дверь распахнулась через мгновение после мелодичной трели звонка..

— Чего надоть? — женщина в тугих «перекисных» кудряшках, затягивая пояс выцветшего махрового халата, держала в руках поварешку. То ли для защиты от незваных гостей, то ли Аринин визит просто отвлек ее от кухонных забот. Облако запахов, вывалившееся на площадку, было таким плотным, что у Арины заурчало в животе. Пахло жареным луком, куриным бульоном и, кажется, капустным пирогом. Газовая атака и полная деморализация, сердито подумала Арина. Стакан воды, что ли, попросить, чтоб не скончаться тут в страшных муках?

— Чего тебе? — повторила женщина, смерив ее недовольным взглядом.

— Харитон Седых здесь живет? Мне нужно с ним поговорить, — Арина улыбнулась, но это не помогло.

При виде же удостоверения настороженность хозяйки сменилась неприкрытой враждебностью:

— Чего вам от мальчишки понадобилось? Он ни в чем не виноват!

— Я и не говорю, что виноват…

— Говорит она… Все вы такие, мягко стелете, а после — раз, и в околоток, лишь бы галочку поставить! Он же добрый, мухи не обидит.

— Да мне просто поговорить. Про его экзамены в консерватории.

Лицо женщины смягчилось, но впускать Арину в квартиру она не спешила.

— Вот говорила я, что не будет толку от этой затеи! Доигрался на своем пианино! Милиция пришла!

Поправлять хозяйку, что давным-давно уже не милиция, а полиция, Арина не стала. Какая разница!

— Да мне просто несколько вопросов задать. Вы его мама?

— Ну мама. А ты чего, из опеки, что ль? Так у нас все в порядке, все сыты, все здоровы.

Из квартиры неслись детские вопли, визги, хохот, в прихожую выкатился ярко-рыжий мальчишка лет восьми в пронзительно зеленой футболке.

— Мам, Филька в духовку лезет!

— Ах ты, господи! Еще кастрюлю на себя вывернет! А ты куда смотришь? — женщина ринулась внутрь.

Арина, помедлив чуть-чуть, двинулась следом. Судя по мощности детского хора, в квартире располагался домашний детский сад. Но на кухне детей обнаружилось всего двое. Белобрысый, но смуглый пацаненок лет пяти сидел возле плиты, на которой что-то жарилось-парилось, и, похоже, сам себе рассказывал сказку:

— Кто ел из моей чашки? — вопрошал он густым басом и отвечал пронзительно-тонко. — Кто сидел на моем стульчике?

Рыжий мальчишка, уже успевший сменить футболку на оранжевую, под цвет шевелюры, что-то распевал, колотя в такт по пустой кастрюле. Арина машинально обернулась. Зеленая футболка маячила за спиной, в просвете ведущего на кухню коридорчика. Да, надо было хоть мороженое по дороге перехватить или банан, а то от голода уже мерещиться начинает.