сделал с тобой, то будь добра, ответь мне на один вопрос! ОН тебя трогал?! Или нет?!

Мы неслись по дороге на совершенно бешеной скорости, однако видимо нам было плевать на подобное, потому что я впервые видела в глазах мужчины слезы. Ни разу в своей жизни мне не доводилось видеть настоящие мужские слезы. Однако сейчас это были именно они.

— Отвечай, Моника! — гортанно пробасил Тангир, а я прошептала:

— Нет… Но меня трогали достаточно тварей и без него.

Он промолчал, лишь сжав губы в тонкую линию, а потом плавно нажал на тормоз и стал следить за дорогой, пока не произнес:

— Хочу курить… Дико. Подкури мне, Куколка.

Я сглотнула и сбросив с себя совершенно дурацкое чувство нереальности происходящего, достала пачку и подкурив протянула Тангиру. Он замер на моей руке взглядом, и только потом забрал сигарету.

В моей голове будто на повторе звучали его слова, а в том, что парень мог действительно специально врезаться в любой столб или сбросить машину с моста, была уверена на все сто. Теперь этот человек показал мне реальное безумие, однако я не могла понять почему причиной стала я.

Тангир не врал, когда это говорил. Так играть не умеет никто. А значит эти слова искренние, и от этого ещё паршивее, потому что мне понравилось…

Наконец-то, после нескольких дней до меня дошло, что мне безумно понравилась близость с этим человеком. Настолько, что я специально закрылась в себе, чтобы не принимать это всерьез, чтобы превратить всё просто в чушь. Чтобы не разбираться в себе ещё и с этим, покуда внутри итак полный бардак.

Я отвернулась к окну и решила молча доехать до пансионата и даже рта не раскрывать, потому что внутри бурлили противоречия. С одной стороны, мне нравилось как я дико его хотела, а с другой стороны это настолько бесило, что появлялось желание просто прибить Тангира. Взять его цепь и отхлыстать, чтобы он прекратил прикасаться ко мне так, как начал сейчас. Потому что это возвращало в ту ночь, когда запах леса и его тела въелся мне словно в кожу.

Я не могла никак забыть и убить в себе воспоминание резких движений, которые приносили дикое удовольствие, на грани безумия. Сильно, жарко, глубоко и настолько ярко, что в моей голове до сих пор жила картина того, как я цеплялась за каменные мышцы на его плечах, а прохлада леса и свежесть приносили ещё больший кайф от тех ощущений.

Потому что я будто ожила и дышала так, словно не умела этого вовсе. Словно не знала, как это делать вдох полной грудью.

"Проклятье!" — чертыхнулась и разозлилась ещё больше.

— Бред какой-то… — зло вырвалось из горла, когда мы проезжали заправку, на которой находился небольшой маркет.

За ней начинался поворот на шоссе, которое вело в тот самый городок, где выросли Делакруз. Тангир сбросил скорость до минимума, и мы стали осматриваться в поисках часовни. Как только заметили кирпичную кладку из рыжего камня, переглянулись, и парень свернул в сторону небольшой узкой дороги между двухэтажными зданиями баров, швейной мастерской и ещё кучи лотков.

— Это он, — сказал Тангир, набирая скорость и подъезжая к парковке у ворот пансионата.

Мы вышли из машины, и осмотрелись снова. Местные жители тут же бросили в нашу сторону заинтересованные взгляды, пока мы шли ко входу на территорию пансионата. Люди проходили мимо и оборачивались, следя за тем, куда именно мы приехали, и к кому.

Войдя во двор, я сразу обратила внимание на то, что проповедь закончилась и пастор провожал всех прихожан, стоя лично у выхода. Мужчина в обычных джинсах и белой рубашке неожиданно перевел взгляд на нас, и что-то отвечая женщине, развернулся и медленно вошёл обратно в храм.

— Что это за секта? — прозвучал голос Тангира, а я лишь посмотрела на крест, который венчал купол часовни.

— Сейчас узнаем, — ответила и пошла в сторону ступеней.

Мы поднимались наверх, а люди потоком спускались вниз, продолжая разглядывать нас. Тангир с усмешкой встречал каждый взгляд, и только когда мы вошли в уже совершенно пустое помещение, именно он заметил стол со стопкой черных тетрадей.

— А вот и они, — ехидно прошептал и протянул мне тетрадь, — Хотите облегчить душу? Я отпущу все ваши грехи, агашши…

— А у вас есть на это право данное небесами? — прозвучал голос пастора Абрахамса, который стоял всё это время у сцены, и отправив своего помощника, повернулся к нам.

— Нет, святой отец, у меня права такого. Как нет его и у вас, потому что вы не отец, и тем более не святой, — ответил Тангир, даже не повернувшись в сторону пастора, а продолжая рассматривать тетради на столе.

— Зачем вы пришли? — мужчина стал смотреть в одну точку мне за спину, чем вызвал ещё больше вопросов, потому я не стала ждать и спросила то, что меня интересовало:

— Вы были наставником Изабель Делакруз?

— Да, это дитя ушло в лучший мир в моих стенах, мисс, — ответил мужчина.

— В лучший мир? Это где, святой отец? — Тангир продолжал водить пальцами по столешнице, медленно двигаясь вдоль стола, — Вы бы рассказали грешнику, как туда попасть. А то всё не терпится сдохнуть и увидеть, где это лучшее.

— Ты пропитан ненавистью, мальчик, — тепло и спокойно произнес мужчина, — Из тебя сочится это чувство, но ты не можешь контролировать такую силу. Судьба даровала тебе её, но не научила с ней обращаться.

От холодного колючего хохота Тангира, мужчина замер, однако я оборвала этот акт проявления нового безумия психа и достала значок.

— Меня зовут Моника Эйс. Я агент федерального бюро расследований штата Нью-Йорк. Вы же слышали о том, что произошло в нескольких часовнях в нашем штате. Эту новость трижды освещали в новостях, а вы один из пасторов протестантов. Именно той ветви, которая попала под удар преступника. Я пришла спросить вас…

— Есть очень старое придание, агент Эйс, — пастор настоятель перебил спокойным тоном, осмотрев сперва меня, а потом цепко и колюче зацепился взглядом за Тангира.

Мужчина продолжал молчать, и будто смотрел сквозь нас, но я то хорошо видела, что он далеко не слепой, и умело отыгрывает свою роль.

— Ближе к делу, святой отец. Вы начинаете утомлять, — пробасил Тангир, и развернув один из стульев, пихнул в мою сторону, — Куколка, лучше сядь. Уверен нас ждёт увлекательная трехчасовая проповедь о том, как важно верить.

— А ты утратил свою