После нескольких обжигающих янтарных глотков — бессмысленных, раз уж идем спать, но необходимо вежливых — мы все последовали примеру Смеющегося и разбрелись по выдолбленным в стенах пещеры кельям.

Я с величайшим удовольствием закопалась под шерстяные пледы и пуховые платки, служившие мне одеялом. Сложила руки под правой щекой и прикрыла глаза. Раннее птичье пение, едва проникавшее сквозь номинальные оконные дыры в скале, баюкало куда лучше вечернего стрекота цикад.

Засыпать на рассвете — блаженство, доступное лишь самым самоуверенным. Тем, кто играет со временем, как ему хочется, тем, кто исподтишка мнит себя Стражем Ночных Мечтаний.

На рассвете всегда такая волшебная, прозрачная, кристальная тишина, что, каким бы ты ни был злобным отморозком, жди прекрасных снов. Жизнь благоволит бунтарям, коли те знают меру бунтарству. То есть умеют отличать красоту широкого жеста от пошлости. Нет ничего хорошего в многодневном упадническом кутеже, когда колеса реальности слетают со спиц, и вся твоя телега мироздания мчится, неуправляемая, навстречу полному провалу.

Но, в то же время, нет ничего слаще, чем, обдурив ход планет, ложиться спать на рассвете.

Я перевернула подушку свежей, прохладной стороной к лицу и мгновенно вырубилась.

* * *

В Шолохе закончился рабочий день — ленивый, почти бессмысленный, постпраздничный, — когда мы нашим маленьким отрядом встретились у трещины.

— Ну ты сильна-а-а-а, — восторженно выдохнула Кад, заглядывая в глубокий разлом, уродующий зеленые угодья дворцового острова.

Я с тоской оглядывала окрестности. Этот участок находился чуть на отшибе от основных построек. Раньше здесь было чудесное милое озеро, Храм Белого Огня и старая аркада, туннелем ввинчивающаяся под холм. Ее каменные подпорки, похожие на реберные кости, таили меж себя две двери: небольшую, заросшую мхом, — ту, за которой жил Лиссай, и огромную, говорят — кованую, круглую, — в самом конце, где скрывался главный вход в шолоховский курган.

Храм я уничтожила. Озеро частично осушили Шептуны. Поляну разорвали трещины — последствия землетрясения. В самую огромную из них осела вся наземная часть аркады, включая, видимо, покои принца.

Этот разлом ширился метра на полтора, а в длину убегал шагов на двести, не меньше, ядовитой змеей извиваясь по лужайке. Края трещины были острые, уходили вертикально вниз. Не видно ни праха. Насколько же она глубока?

Полынь достал из кармана монетку, покрутил в пальцах и бросил в трещину. Мы дружно прислушались. Снизу донесся тихий плеск, потом какой-то странный щелчок. Полынь и Андрис переглянулись.

— Йоу, ну что, погнали? — Йоукли сняла со спины огромный бесформенный рюкзак, раза в полтора больше ее самой, и, присев на корточки, начала тормошить многочисленные кармашки.

Поочередно она вынула два мотка прочной веревки с примесью единорожьего волоса; гномьи «кошки», чьи острые зубцы без труда рассекают даже самые твердые горные породы; специальный ремень со страховочными петлями и несколько переносных сфер-светильников.

— Эй ты, лекарь, двигай сюда, — Андрис деловито кивнула в сторону Дахху.

Тот старательно пытался запихнуть в свою наплечную кожаную сумку еще больше бумаг, перьев и склянок с лекарствами. Мда… Лучший набор для экспедиции, конечно. Сегодня практичность Дахху дала сбой, всухую проиграв исследовательскому азарту.

— Я? Почему я? — смутился друг, застигнутый врасплох. — И я уже не лекарь!

— Давай-давай, — Ищейка, не слушая возражений, поманила его пальцем. — Ты такой душечка, что ливьятаны, буде там водятся, просто постесняются тебя есть.

— ЛИВЬЯТАНЫ?! — побелел Дахху.

Кадия зубасто ухмыльнулась и незаметно для друга показала Андрис большой палец. Одобряет издевательства.

Ищейка подмигнула стражнице в ответ и продолжила, как ни в чем не бывало:

— А у тебя что, есть другое объяснение этому сочному «щелк-щелк»?

— Да это эхо!

— Ты где такое эхо слышал, болезный?

— Так, хватит, — я прервала их, пока Смеющийся вообще не передумал куда-либо идти.

Не то что бы я была главным апологетом нашей массовой подземной тусовки, но раз уж собрались — нужно довести дело до конца.

Тем более, на почтительном расстоянии от трещины стояли на посту несколько гвардейцев. Видать, по королевскому приглашению призваны проследить за нашей благополучной отправкой на миссию. Так не стоит смущать Сайнора вестями о том, что бравые добровольцы переругались и перетрусили еще даже не на подходе к некрополю.

Я подняла одну из светящихся сфер Андрис. Размотала обвязанную вокруг тонкого голубоватого стеклу нитку. Неудивительно, что Йоукли превращает все свои лампочки в подобие модных иноземных игрушек «йо-йо»! Распластавшись на земле, я спустила сферу в расщелину.

Ребята окружили меня, и я в который раз полюбовалась пестротой нашей кучки. Говорят, в момент опасности мы обнаруживаем свое истинное я. А готовясь к этой опасности, лепим из себя тех, кем хотели бы быть в идеале.

Так, Кадия вырядилась, как драгоценная статуэтка из шолоховского музея при Башне Магов: ну, того, где смертоносные куклы степных шаманов соседствуют с заколдованными портретами лесной знати. Обожаю этот развеселый музей! Стоит по недосмотру переступить невидимую нитку, на добрый метр огибающую экспонаты, как милая старушка-смотрительница швыряется в тебя электрическим пульсаром. Ты — как показывает практика — пугаешься, неловко приседаешь, а то и вовсе валишься набок, пытаясь избежать неминуемой смерти. По ходу, ясен-красен, цепляешь еще больше сигнальных нитей — и снова летят пульсары. Не увернешься!

Потом оказывается, что это все иллюзии, включая смотрительницу в круглых очках. Но к этому моменту ты уже достаточно насладился магической культурой Лайонассы и вообще заикаешься так сильно, что впору продолжать банкет в Лазарете…

Золотистый доспех Кадии шипасто бликовал в заходящих лучах солнца, рукоятки двух мечей — один на поясе, другой за спиной, — сыто блестели драгоценными камушками, а душный, сладкий запах цветочных духов был столь могуч и беспощаден, что перебивал даже эвкалиптовый сиропчик Полыни.

Дахху, видимо, любил себя таким, какой есть: он даже не переоделся. Так и пришел в зеленых штанах с вытянутыми коленками, двух мягких свитерках (у верхнего — обалденные пуговицы-кристаллы) и с писчьим пером, элегантно заткнутым за отворот коричневой шапки.

Андрис взяла на себя роль самой благоразумной. Мало того, что в ее рюкзаке таилось несметное количество инструментов на все случаи жизни, так еще и каждый кармашек синего комбинезона топорщился флягами с водой. На голове, подле железных очков, резинкой крепилась лупа и раскладная труба, а ременная сумочка, как бусами, была увешана связками эльфийских сушек — размочи такую в воде, и разбухнет до размеров приличного ржаного каравая. В тряпичной авоське, скобкой подвешанной к правому бедру, розовели свежие садовые яблочки.