Она – легкая птица. Тонкими руками-крыльями обнимает небо, поднимаясь все выше, где маленькие веселые луны ждут ее, любимую свою подружку.

Она – бешеный лесной пожар, ломящийся с треском по вершинам обреченных деревьев, пьяным пламенем сжигающий все.

Она – загадочное озеро, заманивающее несчастных путников русалочьими песнями, и у каждой русалки – зеленые глазищи.

Она смотрит только на меня.

И на ее изящной шее – нежно-медовый цветок с алыми прожилками, ароматом пропитывающий Вселенную.

* * *

Утром загрохотала вдруг запретная Золотая Гора, окуталась малиновыми смерчами, странные свои утесы до блеска раскалила. Она всегда неожиданностями пугала: то туманом покроется посреди жаркого дня, то ночью разбудит воем нездешним, будто гигантский зверь в муках умирает, прощается с миром. До нее – рукой подать, пять тысяч шагов от нашей пещеры, а ходить туда нельзя: табу.

Да и желающих особо нет. Вблизи горы и свирли падают трупиками бездыханными, и червей находят, узлом завязавшихся в предсмертной агонии. На малолетке было: трое наших, придурков любознательных, решили к Горе прогуляться. Выжил один. Принесли его бродяги, в бреду мечущегося. С тех пор заикаться стал, потому и Заика. Не помнит ничего. Трупы других двух крючьями притащили к пещере, боясь руками касаться. И лица у них были – не забудешь.

Только стрезы Горы не боятся. Постоянно их силуэты шипастые рядом в небе торчат. Гнездовье там, наверное. Одним словом – порождения тьмы, стрезы эти чертовы.

Сидели мы на корточках, копья между коленями поставив, и с опаской на сияющую Гору поглядывали, когда Учитель пришел. Сказал:

– Молодые, пришла пора вам тайну узнать. Сейчас пойдете по округе, тела стрезов искать. Межсезонье началось. Стрезы лежат беспомощные, заснувшие без света Верхнего.

– Здорово! – обрадовался Заика, – теперь мы их тепленькими п-перебьем, избавимся навсегда от беды. Поглубже копьем между хитиновыми плашками, и все д-дела.

– Ты меня слышишь, придурок? – разозлился Гарнир, – никаких копий. Принесете их в пещеру нежно, как девку – на лежанку. Не помяв, крыльев не повредив.

Мы остолбенели. Как так? Стрезов, главных врагов, вечный наш ужас – и нести нежно в свой дом? Мир привычный в лицо расхохотался, глумливо высунув язык.

Хмурые бродяги подтвердили: да, ребятки. Главная работа наша в Межсезонье – стрезов беречь. Когда Верхнее Светило вернется – стрезы очнутся, светом напитавшись. И снова будут за нами охотиться, не помня добра. Такие дела.

Разбились на отряды, побрели по округе. Мне достался крестничек, который еще вчера меня чуть не сожрал. Ворочали мы тело огромное, уродливое, чтобы на слеги положить. Уклонялись от кривых шипов, дабы кожу не распороть – да все равно, двое поранились. Крякнули, подняли, поволокли. Тяжесть страшная, восемь здоровых мужиков – все в поту, с руганью, мелкими шажками.

Когда заносили в пещеру, стрез вдруг вздохнул. Жалостно, будто больной ребенок во сне.

А, может, мне послышалось.

* * *

– Четырнадцать локтей. Подрос, было восемь.

Учитель мерную веревку отложил, начал цифры царапать на плоском камне.

Я поразился:

– Ты что, каждого стреза в лицо знаешь? То есть, в морду, тьфу.

– У него же бляха на шее, – улыбнулся Гарнир, – давным давно Прежние отметили и наказали каждое Межсезонье измерять и записывать.

Точно! Бляха на цепочке, и цифры выбиты «59».

– А почему число такое? Мы же притащили всего одиннадцать, и больше стрезов не нашли.

Учитель вздохнул горько:

– Да. Каждый раз – все меньше их. Сезон долгий, всякое бывает: смерти случайные, хвори у них свои. Плохо это.

– Почему плохо? Меньше врагов – людям легче.

– Не враги они, а спасители. Прежние велели стрезов сберегать, вот как до двадцати локтей вырастут – и будет нам избавление. Так Прежние говорили.

– А что случится, когда вырастут?

Учитель процитировал:

– «И израстут они, и переродятся, и станут лучше людей, и распахнут чертоги свои».

– Я ничего не понял. Во что переродятся? Как это – «лучше людей»?

Гарнир посмотрел на меня пристально:

– Это ты должен мне сказать, Трижды Рожденный, Знающий Путь.

Ответил честно:

– Никакой я не «знающий», а Умник, простой ученик.

– Ну, раз простой, – разозлился Гарнир, – то иди простым делом заниматься, покорми их.

Стрезы спят, но жрать им надо, а то отощают и не доживут до следующего Сезона. Я, как ученик, до таинства допущен. Жвала древком копья раздвигаю и куски мяса в горло запихиваю: чудовище рефлекторно глотает. Прожорливые они, каждый – как двадцать вечно голодных малолеток.

Припасы из-за них быстро кончаются, завтра идем на большую охоту.

* * *

Меньше трети нас вернулось. Межсезонье породило новых чудовищ: волосатые стремительные твари, выбрасывающие когтистые щупальца. Сбились мы кучкой, ощетинились копьями – а они налетали, по одному выдирая. Толстяка там оставили.

Когда Заике в грудь когти вонзились, я закричал, бросил копье, обхватил друга, чтобы мразям не отдавать. Да куда там. Только амулет его, черный кубик, в моей руке остался.

Что ныне нас ждет?

Бойцов осталась горстка, да и та – измотанная, когтями рваная. И стрезов кормить нечем, и самим жрать.

Как теперь Межсезонье пережить?

* * *

Трещит последний факел. Голая Ветка, желанная моя, горячим телом прижимается. Водит пальчиком по моей груди, трогает желтый кругляш.

– Какой амулет у тебя странный. От Прежних? А что за знаки?

– Ты что, читать не умеешь?

Тихо смеется:

– Забыла, как. Зато ты – ученик Гарнира, самый умный в племени. Повезло мне.

– Там цифры и надпись «проигрыватель». Прежние, наверное, его в кости друг другу проигрывали, как наши мальчишки – сушеных пиявок.

А она уже кубик, от Заики оставшийся, рассматривает. Любопытная, словно стайка шариков.

Щелкнуло что-то, мой кругляш неожиданно кубик проглотил и выбросил струю света. Ветка вскрикнула, с лежанки вскочила. Я следом. Стою голый, копье подняв, любимую собой закрывая.

Облако невесомое поиграло цветными пятнами и стало незнакомцем в невиданной одежде – гладкой, красивой, нашим шкурам не чета. Качался человек, потрескивал искрами и говорил непонятные слова:

– … эвакуация дальней планеты. Союзники-стрезы пригнали транспорт за своим инкубатором и предоставили место в корабле для двухсот человек. Совет принял решение спасать детей, то есть нашу колонию для малолетних преступников…