* * *

Кормчий из-под ладони долго вглядывался в плоскую полосу песчаного берега, постепенно переходящую в округлые холмы. Наконец, отняв руку от лица, не оборачиваясь, он крикнул что-то зычным голосом. Двое моряков на корме повели весло вправо. Поднимая брызги и водяную пыль, корабль двинулся к берегу. Вот его нос уткнулся в прибрежную мель. И все, кто были на палубе, спрыгнули в воду.

— Эйя! — раздался протяжный возглас кормчего.— Эйя! — подхватили мореходы.

Киль заскрипел о прибрежную гальку. Капельки пота блестели на смуглых лицах. Корабль вышел из воды и лег на песок, показав всем осмоленный, покрытый скользкими ракушками бок. Глаз, выведенный желтой краской у заостренного, задранного кверху носа корабля, повернулся, обратившись к облакам, окрашенным розовоперстой Эос.

Люди в длинных льняных одеждах и остроконечных меховых шапках с удивлением и страхом наблюдали за чужеземцами. Им уже приходилось видеть корабли в открытом море. Паруса, надуваемые ветром, покачивались, подобно лепесткам болотных лилий, словно приветствуя землю, пока не исчезали в туманной дымке. Ни один корабль еще не приставал к их берегу. Что надо этим чужеземцам? Может быть, их преследуют злые духи вод, и они ищут заступничества и гостеприимства?

А чужеземцы не теряли времени даром. Они вытащили из чрева корабля множество удивительных предметов и разложили их рядами на видном месте. Чего тут только не было! Расписанные яркими красками чаши, удивительно ровные, а не кособокие, как у местных горшечников; блестящие металлические щиты — в них можно смотреться и видеть себя; — острые бронзовые ножи и наконечники копий; ткани, пестрые, как весенний луг! Как не разгореться глазам при виде этих вещей! Как устоять от соблазна прикоснуться к ним? Торг разгорелся, как пламя костра, в который брошены смолистые ветви.

Что могли предложить местные жители мореходам в обмен на их богатства? Шкуры, меха, шерсть, воск, деготь, слитки железа, привозимые с соседнего берега? Но вот показался мальчик. Нет! Он не собирался торговать. На плече его сидела обезьянка и строила уморительные рожицы. Чужеземцы бросились к ребенку. На их острове — далекой от этих мест Эвбее обезьян привозили на продажу финикийцы. Неужели они опередили их и раньше посетили этот островок?! И тут кто-то из мореходов обратил внимание на развесистое дерево. Там резвилось еще несколько таких же зверьков. Значит, они здесь водятся! И тотчас островок получил название Питекусса — Обезьяний.

Первое посещение Питекуссы чужеземными мореходами документируется находкой микенской керамики на мысе Монте-Вико над Гераклейоном, у северо-западного края островка, где находились небольшие бухточки, удобные для приема кораблей. Но археологу Джорджо Бухнеру в 1952 г. предстояло провести раскопки в другом месте Питекуссы, где были найдены черепки греческой керамики, позволявшей предположить, что именно здесь около 770 г. до н.э. обосновались выходцы из городов Халкиды и Эретреи на острове Эвбея. Холм мог быть использован пришельцами для поселения. «Назовем его акрополем», — решил археолог.

Название это было неточным, ибо мореходы не основывали города. Это был эмпорий. Это греческое слово можно перевести как «торговая фактория».

Начали копать с края «акрополя». И сразу же было обнаружено первое погребение, явно греческое. За ним — другие такие же. Но попадались и могилы с типично финикийскими фибулами и вазами с египетскими амулетами-скарабеями, с финикийскими вазами. Все это не только подтвердило сведения античной традиции о Питекуссе как древнейшем эмпории, но и показало, что остров был центром международной торговли, ее базой в Италии — стране, богатой различными видами сырья и, прежде всего, металлами. Об этом напрямую свидетельствуют куски железного шлака и два грубых горшка, использовавшихся при выплавке как тигли.

Из других находок наиболее привлекли внимание кратер VIII в. до н.э. со сценой кораблекрушения — первое свидетельства о посещении Тирренского моря пришельцами, и кубок с архаической греческой надписью. «У Нестора был самый прекрасный кубок для вина. Но тот, кто пригубит из моего, мгновенно ощутит огонь желания — дар златокудрой Афродиты». Гимн вину и его неизменной спутнице — любви! Задолго до певца этих даров Анакреонта. И не только. Ведь упомянут гомеровский Нестор! Эвбейцы привезли на Питекуссу не только вино и другие товары, но знание поэм Гомера. Эта древнейшая ссылка на великого аэда. Буквы, которыми написан гимн вину и любви, принадлежат греческому алфавиту, также финикийского происхождения, но отличному от того, который использовали в Афинах и ионийских городах Греции. И именно этот тип алфавита засвидетельствован в этрусских надписях конца того же, VIII в. до н.э. Следовательно, через Питекуссу в Италию пришли не только вино, но и хмель знания, грамота, основа культуры.

Ни этруски, ни другие народы, обитавшие тогда под обильным зеленью Везувием, не предупредили халкидян, что эти места чаще других потрясает своим трезубцем колебатель земли Посейдон, которого именовали здесь Нептуном. После одной из вспышек беспричинного гнева, а, может быть, забавы — великого бога, не оставившего на острове в покое ни одного дома, халкидяне решили переселиться на материк.

Это было, кажется, через поколение после того, как первый халкидский корабль причалил к берегу Питекуссы. Не пожалев для местного вождя вина, бывшего еще на полуострове диковинкой, халкидяне сумели приобрести пустовавшую на побережье землю и приступить к строительству стены для города, который получил название Кумы. Город очень скоро превратился в крупный центр, торговые пути из которого протянулись вплоть до северных окраин Этрурии и Лация и внутренних горных районов Кампании. Начиная с последней трети VII в до н.э., на берега Южной Италии и Сицилии выводят свои апойкии (колонии) многие города Балканской Греции, страдавшие от перенаселенности или же просто нуждавшиеся в новых рынках.

О роли эвбейско-кикладских колонистов в распространении восточной культуры свидетельствуют также массовые находки на тирренском побережье Италии керамики нового типа, которую принято называть этрусско-коринфской. Мастера, подражавшие коринфским вазописцам, создали собственный стиль. На корпусах сосудов, преимущественно алабастров, разделенных линиями на зоны, рисовали птиц, пантер, фантастических животных. Мастера могли быть греками, но жили они в Вульчи, Популонии и других этрусских центрах. О богатстве и роскоши этрусской знати времени торговых и культурных контактов с Питекуссой свидетельствуют сохранившиеся в гробницах изделия из золота, серебра и слоновой кости, в которых являлись на вошедшие в моду именно в ту пору пиршества.

В нижнем археологическом слое Питекуссы обнаружен кусок железа (гематит), происходящий из другого островка Тирренского моря — Эльбы. Обнаружены также шлак и остатки плавильных печей. Стало ясно, что этруски снабжали греческих поселенцев рудой, получая за нее, равно как и за другие товары (лес, зерно и рабов), предметы восточной роскоши, которые мы находим в этрусских гробницах.

Храмы на берегу Тирренского моря, в устье реки Селара, привлекли внимание еще в начале XVII в., но стали широко известны благодаря замечательной серии гравюр Дж. Пиранезе (1720—1780) и восторженным отзывам европейских путешественников. В апреле 1758 г. отец европейского искусствознания Иоганн Винкельман выехал из Неаполя, чтобы обследовать район древнего Пестума, как называли его римляне, или Посейдонии, как его называли греки. На берегу Салернского залива в пустынной местности взору путника предстали «три дорических, почти полностью сохранившихся храма». Они произвели на ученого неизгладимое впечатление. В своих посланиях друзьям он писал, что ничто не может сравниться с этими храмами.