Летом 1953 года единственным утешением для Франсуазы было присутствие Майи, дочери Пикассо и Марии-Терезы Вальтер. Мария-Тереза прожила у них с Пикассо около полутора месяцев. Она знала, что Франсуаза думает об уходе, и каким-то образом пыталась смягчить ситуацию. Короче говоря, пока Мария-Тереза жила с ними, у них шла относительно нормальная жизнь. А от Костаса ежедневно приходили письма, призывающие Франсуазу отбросить колебания.

Но проблем было немало. После рождения Паломы у Франсуазы заметно ухудшилось здоровье. А в последнее время она сильно страдала от частых, весьма сильных кровотечений, которые очень ослабляли ее и были постоянным источником раздражения Пикассо. Врач сказал, что нужна операция, но художник заявил, что об этом пока не может быть и речи.

- Я занят сейчас, - раздраженно сказал он. - Да и нечего женщинам так часто болеть.

И тогда Франсуаза решила, что остается только одно: вернуться в Париж с детьми. Она уведомила Пикассо, что 30 сентября уезжает. О будущем она не думала. Заказала билеты на поезд. Пикассо до последней минуты был убежден, что жена откажется от этого намерения. Когда подъехало такси и Франсуаза села в него с детьми и вещами, он так рассердился, что даже не стал прощаться. Лишь выкрикнул одно единственное слово «Дерьмо!» и скрылся в доме.

В Париже Франсуаза попыталась наладить отношения с Костасом Акселосом, но долго продлиться они не могли. Собственно говоря, она была к ним не готова.

Конечно, они сразу же стали жить вместе, но оказалось, что это ровным счетом ничего не значит.

Многие биографы уверены, что судьба сыграла с Франсуазой жестокую шутку. Что ей было нелегко привести десять лет своей жизни к такому финалу и без промедления начать новые отношения. Что она все еще не избавилась от своих чувств к Пикассо. На самом деле, никаких чувств уже не было. Просто имел место типичный «роман с двойником», короткий и напоминающий прощание с усопшим в ритуальном зале, когда человеку хочется бросить последний взгляд на другого человека, которого он любил прежде, до прощания с ним навсегда.

Как бы то ни было, Костас не мог этого вынести, и меньше, чем через три месяца они расстались.

К сожалению, венчанная в церкви Ольга Хохлова не могла воспользоваться «романом с двойником», даже если бы знала, что это такое. Она жила в Каннах в полном одиночестве. Все выходные проводила дома, зализывая старые раны. Впрочем, в будние дни она тоже в основном сидела дома и плакала. Очень много плакала и чувствовала себя так, словно любовь навсегда исчезла из ее жизни, а вместе с ней - способность смеяться и радоваться. Ей казалось, что она бредет по какому-то темному тоннелю, в конце которого нет выхода. У нее отняли все, во что она верила, что любила. Всякий раз, когда до нее доходили новости о Пикассо, она вспоминала свои ошибки. Как ни странно, Ольга винила только себя. Пикассо дал ей все, о чем она даже не осмеливалась мечтать. Но она не оценила этого подарка судьбы - и потеряла своего Пабло.

Никогда в жизни Ольге не было так больно. Даже когда она потеряла всякие контакты с родными, оставшимися в России. Теперь вместе с Пикассо она потеряла последнюю надежду. Ее наказали как провинившегося ребенка. Но наказали незаслуженно жестоко. Приговорили к смертной казни и привели приговор в исполнение.

В одной из биографий Пикассо написано:

«Ольга сделала ошибку, присущую почти всем русским женщинам, наделенным ярким характером и идеалами [...] Ту самую ошибку, о которой сказал Александр Блок, объясняя, почему ему не нравятся стихи Ахматовой: «Поэт должен видеть пред собой Бога, а пред ней всегда стоит мужчина». Такое, отчасти идеалистическое, оторванное от жизни «замещение понятий» заставило Ольгу полностью «поставить на Пабло», выражаясь современным языком. Он стал ее Богом, и она устремила на него все свои интересы, сосредоточила на нем весь фокус бытия. Иначе нечем объяснить, почему за долгие годы жизни с Пикассо она так и не обзавелась какими-то личными интересами, отвоевывая у судьбы свой женский мир, независимый от мужа, куда можно было бы уйти и спрятаться, где можно было найти утешение».

Абсолютно верные слова. Как говорится, тут ничего не прибавить и не убавить.

Ольга бесконечно страдала от одиночества и отчаяния. Мало того, что муж бросил ее - он еще и невзлюбил их сына. В самом деле, Пикассо не смог простить Пауло того, что тот оказался человеком, напрочь лишенным какого- либо таланта.

Без всякого сомнения, Пауло причинял Пикассо много неприятностей, но к отцу он был привязан искренне, не в пример иным детям, расчетливо старающимся угодить своим богатым отцам.

Франсуаза Жило описывает его так:

«Впервые я увидела Пауло на большой фотографии, висевшей в длинной комнате на улице Великих Августинцев, где работал Сабартес. Мне нравился его прямой, открытый взгляд, представляющий его в ином свете, чем неприятности, в которые он иногда попадал, и гневные реакции на них Пабло. Всякий раз, когда я расспрашивала Пабло о сыне, он раздраженно отвечал, что Пауло лодырь, совершенно лишен честолюбия, не способен найти приличной работы, и осыпал его прочими упреками, которыми буржуа зачастую награждают неспешащих приняться за дело взрослых сыновей. Потом резко обрушивался на Ольгу, мать Пауло, давая мне понять, что с такой наследственностью из него не может выйти толка».

Всю войну Пауло провел в Швейцарии и вернулся в Париж только после его освобождения. У него не было никакой работы, и часто приходилось унижаться перед отцом, выпрашивая деньги. А денег требовалось много.

Однажды (дело было в июне 1946 года) Пауло заглянул в мастерскую отца. Выглядел этот двадцатипятилетний молодой человек, по словам Франсуазы Жило, следующим образом:

«Он был ростом более шести футов, рыжеволосым, совершенно не похожим на испанца, и держался непринужденно, приветливо, подтверждая то впечатление, которое сложилось у меня о нем по фотографии».

Пикассо познакомил сына с Франсуазой и сказал, что она теперь здесь живет. Пауло, казалось, был этим доволен, разговаривал дружелюбно, а потом удалился с Пикассо. Они долго о чем-то разговаривали. После этого Пауло уехал так же внезапно, как и появился, умчавшись на своем любимом мотоцикле обратно в Швейцарию.

Потом он приезжал еще не раз и часто подолгу жил у отца.

Франсуаза Жило уверяет нас:

«Он доставлял отцу много забот в процессе взросления - иногда казалось, что этот процесс слишком уж затянулся - но во всем его поведении ясно просматривалась не скрытая корысть, а искренняя, непосредственная привязанность к Пабло».

Возможно, Пауло и был непосредственным. Но вот привязан к Пикассо он не был. Вернее, был, но его привязывала лишь постоянная материальная зависимость, искусственно поддерживавшаяся разбогатевшим художником. Во всяком случае, дочь Пауло характеризует его отношения с Пикассо совершенно иначе:

«Он царствует над отцом и низвел его до нищенского и рабского состояния. Он - причина психического расстройства моей матери. Мы с Паблито зависим от его капризов. Он подчинил всех нас своей неутолимой жажде повелевать. Он использует нас и обманывает. Ощущение собственной гениальности, в которой его убедили поклонники его искусства, заставило его всерьез поверить, будто его достоинства таковы, что позволяют ему встать выше человечности. Манипулятор, деспот, разрушитель, вампир».