Женевьева Лапорт, оставленная Пикассо, в 1959 году вышла замуж за бывшего члена французского Сопротивления. Потом стала известным кинодокументалистом, сняв 18 фильмов об Африке. А еще она написала около двух десятков книг (в том числе «Тайная любовь Пикассо» и «Великий Пикассо»), которые весьма высоко оценивались такими признанными мастерами, как Жан Кокто и Поль Элюар. Последняя из них вышла в 2008 году.

В одной из них она написала:

«Пикассо захватывал тех, кто подходил слишком близко, и обращал их в пепел, не щадя при этом и себя».

Мысль эта очень близка Карлосу Рохасу, и он развивает ее следующим образом:

«В разрушении, так же как и в творчестве, Пикассо не давал себе передышки - он уничтожал самого себя, потому что его снедала глубоко запрятанная боль: чувство вины из-за того, что он пережил Кончиту, умершую в семь лет; чувство вины из-за того, что он кастрировал собственного отца, поставив того перед необходимостью отказаться от живописи; чувство вины из-за того, что он сбежал от матери и стал человеком без родины; чувство вины из-за того, что он не спас хрупкую Еву...»

В 2005 году 79-летняя Женевьева Лапорт вновь напомнила о себе, продав на аукционе в Париже почти за два миллиона долларов двадцать эскизов работы Пикассо. Один из рисунков под названием «Одалиска», где изображена обнаженная Женевьева, был куплен за 575 тысяч долларов, что оказалось более чем в три раза больше начальной цены.

Пикассо делал эти эскизы в период между 23 июля и 2 сентября 1951 года, в разгар их тайного романа. На многих рисунках стояла надпись: «Для Женевьевы».

В конце октября 1952 года Пикассо поехал в Париж. Франсуаза попросилась с ним, сказав, что если он хочет, чтобы они оставались вместе, то должен брать ее с собой, когда уезжает на долгий срок. Якобы в одиночестве ей начинают лезть в голову мрачные мысли, которые могут привести к разрыву с ним. На самом деле, так оно и было, у психологов это душевное состояние называется восстановлением своего потерянного «я». Но Пикассо покачал головой.

- Зимой Париж не место для тебя и детей. Кстати, и отопление там плохо работает. Тебе лучше находиться на юге.

В ответ Франсуаза сказала:

- Яне из тех, кто не исполняет свои угрозы. Если я говорю, что отныне мы всегда должны быть вместе, что мы должны найти такой образ жизни, который устраивал бы нас обоих, а не тебя одного, значит, так оно и должно быть. В противном случае, я готова решиться на что-то серьезное.

Тем не менее Пикассо уехал один. А Франсуаза обратилась за советом к своей подруге Матси Хаджилазарос, греческой поэтессе. Матси была старше ее, и Франсуаза, будучи уверенной в ее объективности, считала, что та сможет помочь ей принять правильное решение. Она сказала Матси, что не представляет, как дальше жить с таким человеком, как Пикассо, и что настойчивые заявления о том, что она необходима ему в работе, смущают ее.

- Никто ни для кого не является незаменимым, - ответила мудрая Матси. - Ты воображаешь, что необходима ему или что он будет очень несчастен, если ты уйдешь от него. А я уверена, что если это случится, месяца через три твое место займет другая, и ты увидишь, что никто и не думает страдать из-за твоего отсутствия. Ты должна ощущать себя вольной поступать так, как тебе кажется наилучшим для себя самой. А быть чьей-то вечной нянькой - это не жизнь. Разве что ты ни на что большее не способна. Поверь, ты, прежде всего, должна думать о себе.

В результате, когда Пикассо вернулся, Франсуаза сказала что убеждена - в их союзе больше нет никакого смысла, и она не видит причины оставаться с ним.

Он спросил:

- В твоей жизни появился кто-то другой?

- Нет.

- Тогда ты должна остаться, - уверенно заявил он. - Будь кто-то еще, это, по крайней мере, служило бы оправданием, но раз его нет, оставайся. Ты мне нужна.

Той осенью и зимой они готовились к большой выставке работ Пикассо в Милане и в Риме, и дел было очень много. Поэтому Франсуаза выбросила из головы все сказанное Матси и осталась. Более того, она почувствовала большие изменения. Если раньше отсутствия Пикассо ее пугали, то теперь она стала радоваться им.

Сама она потом написала:

«Чем меньше я его видела, тем мне было легче».

Слова эти очень важны, ибо они наглядно свидетельствуют о том, что чем больше она восстанавливала свое потерянное «я», тем легче ей было отпустить отношения, которые к тому времени уже закончились. Конечно, оставались остаточные приступы боли, какие-то необорванные нити, связывавшие их, но момент окончательного «прозрения» явно был уже близок.

В ее воспоминаниях читаем:

«Было очевидно, что Пабло понял мои чувства и поэтому носился по всей округе, словно всадник без головы. Никогда в жизни он не разъезжал так много, как той зимой. Возвращаясь в Валлорис, всякий раз спрашивал, не передумала ли я насчет своего ухода. Я неизменно отвечала - нет. Весной он то и дело ездил на бой быков, в промежутках между ними заводил любовные интрижки. Возвращаясь из этих поездок, волоча хвост, будто усталая собака, он торжествующе спрашивал, по-прежнему ли я хочу уйти от него. Вечно наивный, он воображал, что из-за ревности я сделаю поворот на сто восемьдесят градусов, дабы удержать его любой ценой. Однако результат оказался прямо противоположным».

Помогало и то, что она впервые стала принимать в расчет возраст Пикассо, хотя до сих пор эта проблема казалась ей несущественной. Но когда он принялся резвиться, словно сорвавшийся с цепи щенок, она внезапно осознала, что в октябре 1952 года он отметил свой 71-й день рождения. Впервые она увидела его стариком, и ей казалось странным, что он ведет себя таким образом.

Ей же было всего тридцать, и свои ощущения на тот момент она выразила потом следующими словами:

«Я была молодой, не обладающей опытом и уравновешенностью, приходящими с годами, а у него было более чем достаточно времени, чтобы перебеситься. Если, несмотря на свои годы, он был не менее ветреным, чем какой-нибудь мой неопытный ровесник, то мне было бы лучше взрослеть с парнем, чем со стариком, воспитанию которого пора бы уж было завершиться. Это явилось щелью, в которую проник свет. Однажды после того, как он по своему обыкновению часа два перебирал все невзгоды в своей жизни, я с удивлением услышала вместо ритуального утешения свои слова: «Да, ты прав. Твоя жизнь идет очень скверно, а завтра, возможно, станет еще хуже». И продолжала вещать словно Кассандра, что дела его ужасны, что выхода нет, но самое худшее еще впереди, и жизнь станет до того невыносимой, что эти дни покажутся ему счастливыми. Пабло вышел из себя. Впал в гнев, пригрозил покончить с собой. Я ответила, что не верю этому, однако если он считает это наилучшим выходом, не сделаю и попытки помешать ему».

Конечно же, Пикассо был ошеломлен, когда заметил произошедшие в его Франсуазе изменения.