Слова в песне были весьма устрашающие. По-русски она звучала примерно так:

Где этот огонёк на острове? Зачем этот огонёк? Чтоб жарить неприятеля!

Давай разведём огонь! У нас есть огонь! Станем его жарить.

Мы его поймали. Он хотел бежать. Теперь он убит!

Сестра плачет. Родители плачут. Его дочери плачут

Первый день. Второй день. Третий, четвёртый, пятый, шестой, седьмой, восьмой, девятый, десятый день.

Вот, собственно, и вся песня.

Петь её полагалось хором. Так что братьям Коцебу ничего не остаётся, как выучить её тоже.

Особенно эффектно звучало:

— Тау-и-па-та-хо-о! — Чтоб жарить не-при-я-те-ля!

Словом, песня должна была иметь большой успех.

— Нет, — сказал Ратманов. — Тебе, братец, велено всюду сопровождать толмача. Планы расстраивались, но что тут поделаешь. Руся, вздохнув, повиновался.

Татуировка была делом решённым. Толстой лежал, небрежно развалившись в тени пальмы, и ожидал начала процедуры, когда к нему подошёл Кабри и стал требовать платы за то, что свёл его с лучшим здешним мастером по татуировкам.

— Только после того, как он закончит работу, уважаемый, — процедил граф по-французски, демонстративно отвернулся и принялся разглядывать разложенные на тряпице инструменты мастера и миску с пастой из раздавленного ореха, который служил для добычи чернил.

— Вы мне обещали порох! — настаивал Кабри. — На кой чёрт мне ружьё без пороха?

— Отстаньте, Жозеф. Я вам уже всё сказал — получите сразу после. И помните — Крузенштерн не должен узнать об этом. Иначе он меня поедом съест. Он считает, ни вам, ни Робертсу здесь на острове порох ни к чему. А то вы как дети малые… тут же поубиваете друг друга.

Кабри чертыхнулся.

— Вижу вы, Жозеф, нынче не в духе, — лучезарно улыбнулся ему Толстой, которого, как видно, только забавляло плохое настроение француза. — Что вы щёлкаете зубами как каннибал? О, простите, я заболтался…

— С утра, когда я был на «Надежде», ваш капитан зазвал меня к себе в каюту. Там уже торчал этот чёртов Робертс! — Брызгая слюной, Кабри добавил к французским ругательствам ещё несколько слов по-нукагивски, видимо посылая проклятия на голову англичанина. — Крузенштерн прочёл нам проповедь — по-другому его речь не назовёшь — о том, что мы, как европейцы, должны жить в мире друг с другом. А потом вынудил меня пожать Робертсу руку. Я едва сдержался, чтоб не плюнуть в лицо этому английскому негодяю! — Кабри брезгливо посмотрел на ладонь и раздражённо вытер её о набедренную повязку-чиабу.

— Лучше бы вы просто вымыли руки, — посоветовал Толстой, глядя на старания Кабри стереть с ладони невидимые следы прикосновения заклятого врага. — И вообще, — прибавил он вполголоса, — вам нужно чаще мыться…

— За сегодняшнее унижение я отомщу им обоим!

— Правда? Каким же образом? — немедленно заинтересовался граф.

— Пока не решил.

— Так что вам стоит настроить туземцев против Крузенштерна? — пожал плечами Толстой. — Этим вы насолите и тому, и другому… О поверьте, мсье, нет ничего проще, как ввести в заблуждение людей, не понимающих другого языка, — продолжал теоретизировать он, уловив пристальный взгляд Кабри.

— Да, я так и сделаю, — злобно засипел француз. — Я скажу нукагивцам, что на их короля европейцы наложили оковы!

— Что за ерунда! Зачем Крузенштерну этот глупый Тапега на корабле? На «Надежде» полно глупцов и без вашего туземного царька. К тому же, Тапега и так каждый день там околачивается, пьёт стаканами портвейн и грызёт сахар. И потом, кто в это поверит? Крузенштерн — он же агнец божий… только по отношению к диким, разумеется.

— Восемь месяцев назад тут был американский бриг. Его капитан взял тогда в заложники одного из королевских родственников… Здесь никто до конца не доверяет европейцам. Нукагивцы поверят и возмутятся, не сомневайтесь. И Робертс поплатится за свою дружбу с вашим капитаном, — скрипнул зубами Кабри. — Стоит только намекнуть туземцам, что он хочет избавиться от короля, чтоб занять его место… Тут-то этот мерзавец и пожалеет, что женился на королевской дочери.

— А-а, ну это меняет дело. Совсем другой расклад, — не мог не признать Толстой, как человек, искушённый в интригах. — Только мой вам совет — проследите, чтоб рядом не крутился этот мальчишка Раевский. Лучше его вообще где-нибудь на это время припрятать — он чертовский проныра, и, кажется, уже болтает по-нукагивски — ума не приложу, как это у него получается. Словом, в вашем деле он может стать помехой. Заодно проучим его немного, чтобы в другой раз не лез не в своё дело…

— Вы хотите его проучить? — недоверчиво переспросил Кабри, словно заподозрив какой-то подвох.

— Неплохо бы, но только слегка, и без огласки, — оловянными глазами посмотрел на Кабри Толстой.

— Я могу обманом завести его подальше, вглубь острова… А потом, когда дело будет сделано, вы «найдёте» заблудившегося и заберёте его обратно.

— Мне он ни к чему. Можете даже его съесть, — усмехнулся Толстой, — если вам позволит ваша совесть съесть собрата-европейца. Туземцев-то вы наверняка уже пробовали?

— О нет! — с жаром стал уверять Толстого француз. — Я с большим азартом охотился за ними, но в случае успеха всегда выменивал человечину на свинину…

Толстой икнул, брезгливо поморщился.

— Так я вам и поверил, — сказал он и с отвращением плюнул в сторону. — Мальчишку вы всё-таки не ешьте. Оставьте японцам на растерзание. Впрочем, если что-то пойдёт не по плану, вы всегда сможете обменять его на свинину…

* * *

На третий день после этого разговора король Тапега в очередной раз явился на «Надежду».

«Повадился», — взглянув искоса на Тапегу, подумал Ратманов.

С королём приплыли Кабри и ещё какой-то дикарь, татуированный с ног до самой шеи. Старпом только рот разинул, когда испещрённый замысловатыми нукагивскими узорами дикарь небрежно осведомился по-русски:

— А Раевский-то где?

При ближайшем рассмотрении дикарь оказался графом Толстым.

— Они с Робертсом на «Неве», со вчерашнего вечера, — пробормотал Ратманов, дивясь, как радикально изменился облик гвардии поручика за три дня его отсутствия на шлюпе. — На что он вам сдался?

Толстой только разочарованно поднял бровь, не считая нужным утруждать себя лишними объяснениями. «Надо же, этому паршивцу Раевскому опять повезло. Будто в рубашке родился!» — подумал он.

Будучи любимцем Фортуны, граф всегда искренне удивлялся, встречая людей, к которым судьба оказывалась не менее благосклонна.

Тапега тем временем заглянул в капитанскую каюту. Там сидел Крузенштерн, завёрнутый в салфетку, с густой мыльной пеной на щеках. Рядом стоял денщик Стёпка со сверкающей острой бритвой в руке. Капитан скосил глаза и приветственно махнул нежданному посетителю рукой из-под салфетки.