– Трусы, – прокричал он, плача. – Трусы, трусы, трусы!

Бабрышкин клевал носом, не в силах больше бороться со сном. Через час горизонт начнет светлеть, но мятежники по-прежнему оставались вне пределов досягаемости. Они не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой разбирались с беженцами. «Они пресытятся, – успокоил себя Бабрышкин. – Есть предел количеству крови, которое может пролить человек. Они пьяны от крови». Он снова подумал, не застать ли их врасплох неожиданной атакой, и снова подавил свое нетерпение. Придерживайся плана, придерживайся плана. Перед его смыкающимися глазами проплывали картины прошлого.

Свежеиспеченным лейтенантом он вытянул фантастически несчастливую карту – получил назначение в Кушку, знаменитую базу на самом юге Туркменистана. Его преподаватели были поражены. Если уже на то пошло, на Кушку, как правило, посылали провинившихся офицеров. А выпускник училища младший лейтенант Бабрышкин относился к числу лучших на курсе и не имел никаких дисциплинарных взысканий.

Однако что тут поделаешь? Системе требовался младший лейтенант на Кушке, где летом температура поднималась до пятидесяти градусов, а ядовитые змеи кишели в пустыне, как пассажиры в метро в часы пик. Говоря слова утешения, преподаватели тем не менее не могли сдержать улыбку. Ведь назначение на Кушку всегда было темой для шуток – если только посылали туда не тебя самого.

В точном соответствии с рассказами, Кушка оказалась Богом забытой дырой. К тому же местное население вело себя враждебно по отношению к русским – если они не обладали твердой валютой или не тащили на черный рынок ворованное военное имущество. Но Бабрышкин многое открыл там для себя. Он осознал, сколько лжи вдалбливали ему в голову с кафедр училища и каким наивным дурачком он был. Местные чувствовали себя гораздо ближе к своим партнерам – контрабандистам из лежащего по ту сторону афганской границы Торагунда и к не столь уж удаленным от них иранцам. Уже тогда лейтенант с тонкой полоской светлых усов понял, что перекройка границ и прежних связей неминуема. «Да пусть они забирают свою чертову дыру», – говорил он себе.

Однако он, естественно, надеялся, что восстание произойдет не во время его дежурства, что неизбежное случится позже, когда у него не будет болеть об этом голова. «После нас – хоть потоп», – думал он саркастически, сидя в танке почти десять лет спустя. Такая уж у нас национальная черта – пусть беда случится не при нас, пусть ответственность ляжет на чужие плечи. Теперь он сам стыдился тех своих мыслей.

Но уже ничего нельзя изменить. Только поджидать врага. И драться.

Неожиданный треск в наушниках отогнал от него дремоту.

– «Волга», вас вызывает «Амур». Вы меня слышите?

– Слушаю вас, – ответил Бабрышкин.

– Автоматика засекла какое-то движение передо мной. Мое главное орудие стоит на предохранителе, но ему не терпится пострелять. Множество целей. Они настолько скучены, что я не могу отделить их одну от другой на экране. Прием.

Отлично. Этого он от них и ждал. Настрелялись всласть. Сбились в кучу. Потеряли бдительность. Пресыщены кровью и убийствами.

– Сколько их? – потребовал Бабрышкин. – Хотя бы приблизительно. – До боли в глазах он уставился в окуляры оптического прибора, но враг по-прежнему оставался вне зоны видимости. Как обидно, что его бортовая электроника вышла из строя. Как обидно, что ему так и не хватило настойчивости и энергии, чтобы перенести командное оборудование в машину, находящуюся в лучшем состоянии.

– Говорит «Амур». Похоже, там по крайней мере тридцать тяжелых танков. А может, и больше. Они идут, как пьяная толпа. Один наступает на пятки другому.

– Хорошо. Дистанция?

– Семь тысяч пятьсот метров до головной машины.

Ближе, чем Бабрышкин ожидал.

– Всем экипажам. Всем экипажам. Приготовиться к бою на дистанции пять тысяч метров. – Он хотел, чтобы они подошли поближе. Теоретически он мог открывать огонь и сейчас – из ракетных установок и скорострельных крупнокалиберных орудий. Но он твердо решил рискнуть и подождать еще. Его танки хорошо укрыты. Если противник не проявит повышенной бдительности, он ничего не заметит, пока не достигнет роковой пятикилометровой отметки. А когда они подойдут настолько близко, ни один из них не уйдет. Главное, чтобы наши орудия заговорили первыми.

– На связи «Амур». Вижу их на расстоянии семь тысяч метров. Идут быстро, словно им соли на хвост насыпали.

– Есть какие-нибудь признаки, что они перестраиваются в боевые порядки? – с волнением спросил Бабрышкин.

– Нет. Катят себе толпой.

Бабрышкин теснее припал к окулярам, надеясь увидеть все своими собственными глазами.

Но темнота, расстояние и длинный пологий склон скрывали от него долгожданные танки и БМП.

– На связи «Амур». Шесть тысяч метров. Они даже не выслали фланговое охранение. Передового охранения тоже нет.

Все складывалось слишком уж хорошо. На какой-то миг в голову Бабрышкина закралось подозрение, что враг приготовил им ловушку.

Нет. Он хорошо изучил мятежников. Он учился вместе с ними, рядом с ними служил, жил в одних гарнизонах. И знал, что сейчас они преисполнены самоуверенности.

Ему подумалось, что, возможно, противник перехватил приказ отступать на север. Наверное, Гуревич не ошибся – радиограмма была настоящей. И вот теперь мятежники, пресытившись после ночи убийств, получили команду двигаться вперед, наверстывая упущенное время, и начать преследование отступающих советских войск.

Бабрышкин ухмыльнулся. Наконец-то противник ошибся. Они слишком уж положились на русскую привычку не задумываясь выполнять любые приказы. Они забыли, что нет правил без исключений.

И теперь мерзавцам предстоит заплатить за это.

– «Волга», вас вызывает «Амур». Пять тысяч пятьсот метров. Они передо мной как на ладони.

– Всем экипажам. Говорит «Волга». Никому не открывать огня. Автосистемы держать на предохранителе. Пусть подойдут еще поближе.

Да, вот оно. Через оптический прибор он различил первое слабое движение. На таком расстоянии ручная система наводки была неэффективна. Однако он знал, что все равно станет стрелять. Конечно, пустая трата боеприпасов.

Но он позволит себе такое маленькое удовольствие. А тем временем те командиры танков, которые уделяли ремонту своих машин больше внимания или которым просто больше повезло, станут громить врага.

– Пять тысяч двести.

Бабрышкин чувствовал охватившее всех его людей волнение. Всем хотелось поскорее услышать гром орудий. Уничтожить тех, кто так глупо, так доверчиво катил сейчас им навстречу.

– Пять тысяч сто.

В Академии бронетанковых войск имени Малиновского Бабрышкину дали задание помогать в учебе курсанту-таджику, а также проследить, чтобы тот любой ценой окончил курс. Таджик отлично разобрался в ситуации и вовсю валял дурака. Бабрышкин писал за него рефераты и контрольные, а таджик сдавал себе экзамены, жульничая вовсю. Кроме того, с европейцев и спрашивали строже. Бабрышкина возмущало такое положение дел, возмущало фарисейство системы, ее несправедливость…