хочу как-то обелить себя, рассчитываю на снисхождение на суде – уже ведь ясно, что никакого суда над нами не будет, а просто чтобы самому понимать.

Даже лифчика не увидели, потому что Муха распахнул ей кофту несильно, хотя мог, просто не рассчитал или не захотел

И вот тогда Степашка заржал

Когда я стал беспокойно оглядываться потому что понял – что-то не то, не так

Когда Кнопка заплакала так громко, будто ее резали, будто на самом деле сделали больно

Я понял, я сказал, что лучше бы нам уйти, уйти прямо сейчас, пока не случилось плохое. Что плохое – даже не знаю, но так жалко ее стало, а от себя мерзко.

И когда в глаза ей посмотрел понял из-за чего плакала

что это не разборки во дворе когда девки против девок а пацаны – против пацанов

что это другое

а что не понял и не понимаю до сих пор

Так вот когда Ник спросил, еще до суда над Кротом, как оно было, как оно случилось на самом деле, я стал рассказывать все точно, но когда дошел до лифчика – Ник поморщился и велел не произносить этого слова.

Лифчик

Лифчик

Девки говорят еще – лифах или лифак, никогда не разбирал лифак кажется да

Девки-то говорят, не стесняются, а Ник покраснел.

И вот еще что.

Он никогда с нами не мылся, я давно заметил. Даже когда мы в какой-нибудь пионербол играли, а потом шли по коридору потные, спускались в душевую – даже и тогда он не шел с нами, находил предлог зайти вначале в комнату, что-то взять.

И спускался, когда мы выходили, так что никто его голым не видел. Мне-то что, мне неинтересно, какие у него там яйца, но странно.

Как он с Ленкой-то обжимался – тоже краснел?

Ник сказал, что мы не упадем.

Ник таинственно ушел куда-то, но мы знаем и все знают – он верит в Алевтину Петровну и Хавроновну, верит, что они до сих пор где-то.

Вот я не верю, хотя немного боюсь, а ну как они выскочат из зеркала? Ну то есть я не дурачок, но все-таки страшно. Помню, как в первую неделю девки визжали, выбегали из комнат, вызывали пиковую даму или еще кого-то, так вот они ее называли Акулиной, но, может быть, на самом деле ее звали Алевтиной? Уже не помню, хрен там что понятно будет, в визге этом девчачьем пронзительном.

• •

В корпусе тухляк. Все собирают шмотки. Ник сказал – ничего такого брать нельзя, только необходимое, зато надо прибраться. Ну и прибираются. Только Муха сидит в холле перед теликом, я вчера MTV настроил, кто-то крутится в клипе, танцует. Звук убавлен в ноль, Муха пялится только, сидит, ноги разбросав.

В черных спортивных штанах, без майки.

– Ты чего не одеваешься?

Он взлохмачивает волосы, поднимает взгляд.

– А тебе что?

Раньше бы прибавил – ушлепок, теперь поскучнел, не ругается. Он и раньше орал, когда я с ним был, его шестеркой. Шестеркой. Как впервые сказали слово, так и понял. Тогда, после того как Кнопка странно медленно ушла от нас по коридору к своей комнате, я ушел тоже. Степашка стоял растерянно, хлопал глазами. Муха на пол плюнул.

– Ничего. Но мы же уходим. Все собираются.

– Ну вот все собираются, а мне не нужно.

– Это почему? Ник сказал – прибраться в комнатах, постели заправить, даже сам пошел в душевых убираться, хотя никогда…

– Слушай, ты заткнешься сегодня?

Не теряюсь, обхожу диван, встаю – как Ник надо мной, только я; только я – не такой высокий, не такой классный. Просил, чтобы не называли больше Юбкой – так хрен тебе, Ник сказал, только вежливо, как умеет.

А сейчас думаю – и хорошо, что остался Юбкой, а то бы еще что похуже выдумали. А если подумать, и Муха – хреновое прозвище, но он ничего, никогда не орал, не возмущался.

– Не, серьезно – Ник сказал…

– Да в жопу твоего Ника! Достал.

Он встает, пытается выключить телевизор, но только я знаю как. Подхожу, нажимаю кнопку.

– Вот ты навертел тут…

– Уж как сумел.

– Ага…

Помолчал.

– Я не иду, короче.

– Это с чего?

– Не иду, все. Вопрос решенный.

– Тут же нельзя оставаться, жратвы нет…

– Мне хватит.

– Это тебе Ник велел остаться?

– Еще чего. Я сам решил.

– Но я не понимаю…

– Да ты ни хрена не понимаешь, никогда не понимал – тогда, может быть, свалишь? Трусы будешь паковать? Или что вы там еще делаете? Готовитесь к походу?

– Мы не готовимся, но все-таки странно…

– Ладно, скажу, но только с условием, что ты заткнешься и свалишь. Вообще странно, что в твою башку – и в башку твоего Ника придурочного – это не пришло. Вот мы упехаем все, да. Вот перейдем мост. Может быть, даже не гробанемся с него и не попадем в лапы к ним. А они, кстати сказать, что с детьми делают, даже с мальчиками? Сказать? Мне-то пофиг, я взрослый почти, меня они только заставить воевать против наших могут попробовать, но увидят, что я отвечу. Куда пошлю. И Ник взрослый. А вот вы…

Мотаю головой – не надо, не надо.

Ведь их больше нет в Городе, это известно.

И в новостях сказали.

– Ты ни хрена не понимаешь, – повторяет он, – ни хрена. Короче, там еще непонятно, что будет, может, никакого Города и нет.

– Как так…

Оторопел, испугался.

– У тебя крыша поехала?

А как тогда там, какие дома можно увидеть, если выйти на берег Сухоны, куда они, в конце концов, идут? С катушек слетел Муха, да.

– Ты базар-то фильтруй, гляди, с кем… – хочет плюнуть на пол, не плюет, – а, пофиг. Что ты вообще знаешь про них? Ну, что лица белые и обожженные. Это все знают. Вот как они говорят?

– Ну как, блин, словами они говорят…

– Не-ет, никакими не словами, то есть словами, но не совсем нашими. То есть как будто слушаешь, понимаешь и не понимаешь. Думаешь, что понимаешь, а они совсем противоположное значат.

– Такого не бывает.

– Заткнись. Ну, короче. Только ради того, чтобы ты свалил. Я остаюсь в этом дебильном санатории, чтобы в него не пришли какие-то еще чуваки и не заняли, не взяли наши вещи, не сожрали картошку. На случай, если вы все вернетесь, ничего в Городе не найдя. Это ясно? Все, вали.

– Это тебе… такое задание дали? Типа… сторожить?

– Да никто не давал никаких кретинских заданий, вы вот никак понять не можете, что можно и без заданий, понимаешь, без заданий, достаточно иметь мозги! Из всех только Крот и имел хоть какие-то, он хотя бы пошел разбираться, хоть и по-дурацки, достаточно было просто спросить, а не тыкать своей зубочисткой. Выбесил, сука.

Мне-то что мне всегда жалко Крота было в этих его очках. И все-таки странно, что Муха его после не тронул, хотя Степашка иногда лыбился нехорошо и рассказывал, что:

– Ну это я в фильме увидел, что, – Муха поднимается, видимо, все-таки думая меня прогнать, – типа, это унизительно. Увидел, что так в фильме делают. Понял теперь? Иди манатки собирай, а то папочка заругает.

Хочу спросить, а что ты будешь есть, у нас ведь почти все закончилось.

Не спрашиваю.

Но я думаю, что Ник больше никого не заругает, что-то случилось такое.

Что ты увидел в фильме? Неужели то, о чем говорил Степашка? Но тогда мерзко это, противно, и жалею, что я…

Иду собирать вещи. В моей комнате раньше жил Блютуз, а еще Кокс живет, но мы с ним не очень-то, он больше с девочками тусит, в последний раз даже дежурить в столовке вызвался, и хрен бы с ним, не отсвечивает.

Из барахла что возьму – свисток, да, свисток.

Это брательник младший подогнал: не знал, что мне такого хорошего с собой в санаторий дать, вот и дал. Красный, пластиковый, черт знает, на что нужен такой.

• •

И мы свалили, мы пошли по мосту. Он в травах весь, в асфальтовых крошках.

Ник сказал, что мы не упадем. Я сажаю Малыша на плечи еще на берегу, чтобы точно, ровно зайти на мост, я тренировался всю ночь.

Не Малыша таскать, конечно, я же не дурак, это только