Духи действовали удивительно грамотно. Не отвечали на бесприцельную стрельбу, выбирали не спеша (а куда спешить? колонна прочно стоит) позицию для выстрела из гранатомета и в упор всаживали очередную порцию испепеляющего огня в следующую жертву. Ну, гады, счас мы вам!

Выстроив группу в кольцо, даю команду работать бомбами по склонам, стараясь не обделить вниманием ни один участок. На всех вертолетах по четыре «подарка» со взрывчаткой весом двести пятьдесят килограммов каждый. Да еще по два блока неуправляемых ракет, по шестьдесят четыре штучки в каждом, ну и мелочевка там разная в виде пулеметов и гранатометов на десерт. Лишь бы по своим в темноте не попасть. Но для того и глаз тончим, только и кудахтаю в эфир, чтоб не слишком увлекались штурманюги, боеприпасы расходовали экономно.

Через тридцать минут дело сделано. Обстрел колонны прекратился, снизу раздались радостные вопли и слова благодарности пехоты-матушки, колонна двинулась, и мы ее, уже не доверяя обманчивой тишине, довели благополучно до кабульского блокпоста.

Утром, на построении, разыскиваю глазами Наумчика и вижу, что он по-прежнему косит глазом в сторону, не желая ничего забыть и простить.

После развода подхожу к нему, спрашиваю: «Ну, ты понял или еще нет?» «Да-а-а, че там понимать…» — ответствовал младой боец воздушный. Пришлось долго и нудно объяснять своему боевому товарищу, что такое чувство командирской настороженности, «влетанность» летчика в определенных условиях и запас прочности навыков в технике пилотирования. При малейшем осложнении при «наличии отсутствия» этих необходимых условий наступает у летчика дефицит времени, он теряет контроль над процессом под названием «полет». На Юру тогда эта тирада впечатления произвела мало, он продолжал обиженно шмыгать носом, и не скоро еще отношения ведущего и ведомого вошли в свое нормальное русло.

Прошло двадцать лет…

Командующий армейской авиации генерал-полковник Павлов и я, в ту пору начальник боевой подготовки вышеозначенной авиации, в составе большой комиссии инспектировали вертолетные части Северо-Кавказского военного округа по итогам боевой подготовки за год. Округ уже шестой год находился в состоянии войны, до которой большинству в России, кого это напрямую не касалось, не было никакого дела.

В составе округа — буденновский вертолетный полк. А в том полку служил в это время заместителем командира полка изрядно погрузневший, заматеревший, авторитетный и опытнейший офицер, удостоенный звания Героя Российской Федерации, подполковник Наумов Юрий Михайлович. Да, да, тот самый Наумчик мой дорогой, бывший ученик, бывший ведомый, бывший молодой пилот. Время закалило его в боях, налило его плечи могучей статью, сделав походку твердой и уверенной, жесты — властными, речь — увесистой, мысли — ясными и взвешенными, в общем, получился из него настоящий Командир!

Обнялись. Присмотрелись. Еще раз сбнялись. Что-то ветер на аэродроме нынче… слезу выдувает…

Вечером в гостинице стали перелистывать НАШУ афганскую книгу, еще не написанную, перебирая в памяти, как четки, то, что довелось вдвоем пережить и перечувствовать.

Уже под столом позванивала пара пустых коньячных бутылок, но хмель почему-то не брал, только в сознании всплывали все новые эпизоды.

Пролистав меньше чем до половины листки прошлого, я спросил Юрку: «А помнишь, ты на меня тогда обиделся?»

Тот ответил, мотая могучей головой, допивая останки янтарной жидкости: «Прости, командир, дурак был, потом не раз вспоминал, когда так же поступал».

И вдруг, опав телом так, что китель враз стал велик, посерев лицом и застекленев глазами, произнес:

«Слушай, командир, замени меня отсюда. Чувствую, уконтрят здесь меня, постоянно прицел на себе ощущаю…»

За столом повисла неловкая тишина, стало слышно, как висевшие на стене часы идут, приближая стрелки к трем ночи. Как-то сразу распалась сцепка, соединявшая нас в единое целое еще минуту назад. Юрка, грузно поднявшись, засобирался домой, сославшись на позднее время, утром пообещав заехать за мной, чтоб отвезти в штаб.

После его ухода мне не спалось. Пытался отогнать от себя назойливо возникающее перед глазами видение контуров его фигуры приговоренного человека, знающего о своей обреченности и в последнем предсмертном броске пытающегося выдернуться из петли палача. Ну нет, чур меня, парень просто устал, еще бы — четвертая война, почти десять лет с небольшими перерывами в кошки-мышки со смертью играл, тут любой шизанется. Да и выпили все-таки. Завтра это наваждение спадет, он и не вспомнит о своей минутной слабости, которая посещает каждого воевавшего. Да-а-а, подумал, уже впадая в краткое забытье, надо будет завтра, да нет, уже сегодня, подсуетиться, с местным командованием согласовать, отпуск ему с путевочкой организовать, и все будет «абгемахт». Как учили. Ну да. Именно…

Утром проснулся от толчка солнца в морду и сразу все вспомнил…

Во дворе у подъезда топтался Наумчик. Выйдя к машине и только взглянув на него, мне стало ясно, что ночной кошмар никуда не исчез, он застыл в его помертвевших глазах, обжал мощное с виду Юркино тело. Нам хватило двух слов, чтоб понять друг друга: «Подтверждаешь?» — «Подтверждаю!»

В течение месяца я развил бурную деятельность по реализации перевода Юрки в другую часть, поближе к его родине и подальше от той войны. В эти телодвижения были вовлечены человек двадцать полковников и четыре генерала, ведь прежде, чем докладывать Командующему, надо было срастить концы с концами организационной машины.

Наконец, когда каждый подтвердил возможность принятия решения, я доложил все обстоятельства дела Командующему.

Тот, будучи человеком многомудрым и многоопытным, мгновенно принял Решение, от которого зависела жизнь Героя.

Пошла рутинная работа по составлению представления, сбора необходимых документов и прочей бумажной волокиты, за которой я пристально следил из Москвы, не давая ни малейшей возможности затормозиться бумажному обозу. И вдруг, на завершающей стадии, я услышал невнятные бормотания кадровиков на другом конце телефонного провода. Разъярясь на возможные уловки этих известных тенеплетов, я было высказался что-то там про родственные связи их с нечистой силой, но в ответ мне оскорбленным голосом порекомендовали побеседовать с самим Наумчиком. Отыскав его в санатории, я услышал невероятное, потрясшее меня до основания заявление Юрчика о том, что он ОТКАЗЫВАЕТСЯ от перевода!!! Быстро, пока я еще не успел опомниться, он передал трубку жене, и та загундосила в эфир, жалобно подвывая, как «погорельцы» в электричках, о том, что, конечно, спасибо вам за заботу, неудобно, опять же, перед «людями», но кто там, на новом месте квартиру даст, работу, а здесь, в Буденновске, «у нас и дитя пристроено, и работа есть, квартира хорошая, и Юру вот-вот командиром полка поставят…».

Что было мочи я заорал в трубку, как будто глядя на падающий сбитый борт, пытаясь что-то изменить, вразумить, подсказать. Но судьба только ехидно заулыбалась, наблюдая беззвучные попытки барахтающегося в кошмарном сне человека, пытающегося уйти от нее.