Когда в ноябре 1869 года роман выходит из печати, тут же начинается травля писателя. Все или почти все критики набрасываются на него, словно сорвавшиеся с цепи голодные псы. Книгу критикуют по всем пунктам. В своих злобных статьях литературные боссы упрекают Флобера «в вульгарности на уровне подзаборной канавы»[244] и еще в худших грехах. «Короче, до сего дня я собрал совсем мало лавровых венков, но ни один терновый шип не ранил меня»[245], — иронизирует он. Откуда столько ненависти к писателю? К роману враждебно относятся и немногочисленные читатели. Буржуазия Руана обвиняет Флобера в подстрекании к мятежу и даже в поддержке «красных». Если бы они знали…

И все же находятся отдельные добрые души, которые приходят на помощь Флоберу и публикуют положительные отзывы, в частности Эмиль Золя в «Трибюн» и старая добрая подруга Жорж Санд в «Либерте». Но к их голосам почти никто не прислушивается. Потребуются многие годы, чтобы этот, по выражению Жана Поля Сартра, «прекрасный роман-паралитик»[246], проделав долгий путь, наконец получил достойное признание. Для современной литературы роман становится настоящей кузницей, в которой выковывались великие писатели XX века — Пруст, Кафка, Джойс, в том числе представители так называемой школы «нового романа», привлеченные почти клиническим холодом, исходящим от этой книги, а также глубоким анализом ее персонажей, втянутых в исторический водоворот событий.

Жорж Санд уже давно приглашает Гюстава в свою обитель Ноан в Берри. На этот раз ему не удается скрыться, и он не может отказаться от приглашения под предлогом работы над книгой. В итоге он проводит рождественские праздники у своей подруги.

Ноан представляет собой необычное место. Что-то вроде дворянского гнезда. Жорж Санд ловко управляется со своим маленьким королевством. Под ее руководством находятся сын Морис, внучки, племянники. К тому же писательница работает, что называется, не покладая пера над романами, пьесами, статьями. И при этом она испытывает постоянную нужду в деньгах. Жорж Санд встречает удрученного провалом романа Гюстава с искренним гостеприимством и душевной теплотой, что не замедлило сказаться на настроении писателя. Они совершают совместные прогулки по заснеженным окрестностям и разыгрывают кукольные спектакли. Гюстав читает перед этой благожелательной аудиторией свой «феерический» «Замок сердец», которому Жорж Санд в глубине души не предсказывает большого будущего… Гюстав даже наряжается в женскую одежду, чтобы рассмешить детей. Все семейство попадает под обаяние Гюстава. Несколько дней проходят как одно мгновение. И все-таки пребывание в большом коллективе не для Флобера. Его вновь тянет в Круассе, где он пребывает в любимом ему одиночестве.

Друзья Гюстава уходят один за другим. После такой невосполнимой потери, как Луи Буйе, в начале 1870 года настал черед уйти из жизни Жюлю Дюплану, верному другу, скромному, всегда остававшемуся в тени человеку. Он не был писателем и занимал невысокие должности (последняя из них — кассир в банке). В то же время он оказывал Гюставу неоценимую помощь, сообщал новости из Парижа, изыскивал материалы, необходимые для написания книг. Он ничего не просил взамен, кроме дружбы и участия в отдельных приватных чтениях.

Немного погодя, в июне 1870 года, приходит к концу и жизнь Жюля де Гонкура — он умирает на руках своего старшего брата, едва дотянув до сорокалетия из-за сифилиса в последней стадии. В наше время трудно представить, насколько спешили жить эти люди.

Уход из жизни близких друзей выбивает Гюстава из седла, к тому же он продолжает сокрушаться по поводу провала своего романа. Гюстав утрачивает вкус к жизни. Писать? Для кого? Те люди, которые разделяли его взгляды и понимали его, ушли в мир иной, а те, кто еще ходит по этой земле, — полные глупцы. «Так мало людей, которым нравится то, что нравится мне, которых волнует то, о чем тревожусь я»[247]. Он признаётся, что ощущает себя «переполненным гробами кладбищем»[248].

И все же у Флобера постоянно возникает на горизонте, словно мираж в пустыне, святой Антоний. Это произведение — его убежище, высшее наслаждение, источник, к которому он всегда возвращается. Книга, не пользовавшаяся малейшей популярностью среди читателей, занимает мысли писателя на протяжении всей его жизни. Как никакая другая, она дорога его сердцу, словно маленькая секретная комната. К «Святому Антонию» более всего подходит определение, сформулированное Марио Варгасом Льоса: «вечная оргия»[249]. У автора существует физическая потребность в этой оргии слов, видений, буйстве красок, причудливых форм. Он нуждается «в чем-то экстравагантном, ни на что не похожем, чтобы вновь обрести вдохновение»[250].

И надо же так случиться, что война, которой, казалось бы, удалось избежать, становится реальной неизбежностью. Война — это игра, кто кого обманет. Война — дело рук больших хитрецов. Перспектива пустить в ход кулаки будоражит умы самых воинственно настроенных людей. Нацеленная на экспансию Пруссия, которая даже планирует посадить на испанский трон немецкого короля, превращается в непосредственного врага Франции. Можно ли французам согласиться с тем, чтобы на востоке и на западе их страны хозяйничали тевтонцы? Разногласия с Испанией, возможно, можно было бы решить путем переговоров, но Бисмарк устраивает Наполеону III западню: он сливает в прессу рассказ об оскорбительном для Франции и для ее посла деле. Речь идет о знаменитой Эмсской депеше, которая служит предлогом для войны с Пруссией. И это лишь начало кровавой бойни, которая повлечет две другие, но уже мировые войны.

19 июля 1870 года, после проведения широкой и шумной патриотической кампании, Франция объявляет войну Пруссии. Каковы глубинные причины войны? Флобер дает исключительно точный анализ сложившейся ситуации, о чем свидетельствует письмо, написанное 20 июля 1870 года старой доброй подруге Жорж Санд: «Я угнетен и подавлен глупостью моих соотечественников. Тупое варварство человеческого сообщества погружает меня в тоску и печаль. Глядя на это всеобщее воодушевление, не имеющее в качестве мотива никакой идеологической базы, мне хочется умереть, чтобы больше не видеть этого. Добропорядочному французу захотелось пустить в ход кулаки, который полагает, что:

1) на это его спровоцировала Пруссия;